Мечта - это крылья, жизнь - аэродинамическая труба
Название: Ограниченные желания
Автор: Сумасшедший Самолётик
Бета: здесь могла бы быть ваша реклама
Фандом: Стальной Алхимик
Размер: мини, 1 941 слово
Пара: Грид/Расс, Ласт (намёк на Ласт/Хэвок)
Категория: преслеш, упомянут гет
Жанр: милота и грустнявочка
Дисклеймер: мир не мой, герои не мои.
Размещение: Спросить, хотя бы принести ссылку.
читать дальшеВесна в Центре всегда повита свежим ветром и запахом ландышей. Грид дышит полной грудью, подставляя лицо воздуху. Идеальный Щит, он всегда подсознательно ждёт, что ничего не почувствует из-за своей превосходной защиты. Всегда радуется, что обманывается в этом ожидании.
Всегда — это он со слов Расса, разумеется. У него-то эта весна первая и в Центре, и вообще.
— Принимаешь солнечные ванны? — Гнев Отца, как обычно вне работы, имеет вид необыкновенно добродушный. И Грид уже привык к этому, но всё равно, до сих пор, чувствует смутные опасения каждый раз видя эту улыбку доброго дядюшки. Гремучая змея — это не страшно, не так страшно, как подколодная. Интересно, может ли Гнев вообще быть подколодным? У Грида слишком мало статистического материала, чтобы делать выводы, да он и не пытается. Просто из всей Семьи предпочитает общество фюрера любому другому.
Бредли как-то пошутил о встречах и переговорах на высшем уровне: принц крови и военный диктатор, два мешающих всем нормально жить огрызка чужой души. После этого Грид чуть ли не час пытался утихомирить Линга (это ведь он принц, прочь с дороги всякие гомункулы обыкновенные; порой Жадность посещала мысль, что и гордыня этого человека могла бы посоперничать с Прайдом) и поругался с Рассом, потому что попробуй не ссорится с одним собеседником, когда скандалишь с другим. Кажется, тот нашёл всё это весьма забавным (Бредли вообще питал тайную необъяснимую слабость к проявлениям человеческой силы), но больше так не шутил. Великий фюрер Аместриса слишком хорошо сочетал в себе опасные увлечения и просто фантастическую осторожность для того, чьей сутью должна была быть ярость. Иногда Гриду бредилась в этом — деликатность.
В любом случае, откидывая голову назад, чтобы встретиться с чужим одноглазым взглядом, Грид не отказывает себе в удовольствии подразнить товарища по судьбе.
— Ты уверен, что Отец отдал тебе гнев, а не авантюризм?
Расс усмехается и смотрит так пронзительно, будто его обычный глаз вдруг овладел теми же свойствами, что и абсолютный. Так не смотрят, а держат — клыками за глотку.
Грид улыбается в ответ самой безмятежной из улыбок Линга.
— Отцу никогда не был свойственен авантюризм, Щит.
— С чего ты это взял? — перебивает Жадность. Ему не особо интересно говорить об Отце, куда как забавнее о Рассе. — Постиг все его замыслы?
Но Бредли не ведётся (Боже, разве может воплощённая эмоция, желание — любое — быть столь рассудочно?), только улыбается ещё шире: я тебя разгадал, Грид, я тебя разгадал, вот твой шах, увернись от мата.
Ты его разгадал, на секунду высверкивает усмешкой — не улыбкой — Линг Яо, ты его разгадал, Кинг Бредли, но у него есть я, и, значит, никакого мата не будет.
— Я старею, ты же знаешь?
— Да, вижу, — Грид не хочет думать о смысле этого молчаливого обмена мнениями (встречи, блять, на высоком уровне, рядовые гомункулы уйдите с дороги), но его веселит, что Расс, кажется, доволен ответом сумасбродного принца, и его совершенно не напрягает собственная непоследовательность. — Сдаёшь…
— Догадываешься, что ещё это означает?
Голос у него низкий, хриплый, шершавый, как грубая ткань: хочется то ли прикоснуться, чтобы унять зуд на кончиках пальцев, то ли оттолкнуть прочь. Обычно Грид не любил двойственности в собственных ощущениях, но Расс — свой, так что… пусть.
— Без понятия. Я же не старею.
Усмешка Бредли на несколько мгновений становится злой и едкой, как кислота. Сразу вспоминаешь, что не с безобидным дядькой общаешься, а с безжалостным тираном. Пусть и не забывал об этом никогда, а всё равно — будто с пыльной фрески стёрли старую грязь. Линии проступили чётче, цвета — ярче. Залюбуешься.
— Приходится взрослеть, Грид, — широкая ладонь тянется так, будто хочет потрепать по щеке, как ребёнка или щенка. — А с возрастом, — рука, не закончив движения, возвращается на место, а Грид давит в себе раздражение и неуместное сожаление, — начинаешь видеть некоторые вещи лучше. Одного времени для этого — мало.
— О, — только и смог ответить Грид. Это если конструктивно. — Забавно слушать, как ты ищешь в этом светлые стороны. Даже жалеть уже не хочется.
В лице Бредли ничего не меняется, да, впрочем, никто и не ждал. Подначка настолько жалкая, что самому смешно, и, разумеется, не стоит особого внимания. Поэтому Расс просто отворачивается и смотрит на — Грид следит за его взглядом — вид раскинувшегося перед ними города, и продолжает так, будто они и не отвлекались:
— Да. Так что просто поверь, авантюризм Отец мне передать не мог. Да у меня его и нет, с чего ты взял?
— Не похоже.
-Это совсем другое дело. Азарт.
— Дурное это дело, твой азарт.
Гриду не нравится, когда смотрят не на него. Когда что-то принадлежит не ему. За языком следить надо, комментирует и советует то ли где-то в голове, то ли под сердцем Линг. И вздыхает почти сочувственно. По-настоящему бесит.
— Тоже не одобряешь? — Бредли, не глядя, вытягивает руку и несильно бьёт его двумя пальцами между лопаток. То ли угрожающее предупреждение, то ли просьба не сутулиться так сильно хотя бы в его присутствии. Военная жилка, всё такое.
Грид морщится от удара (не болезненного), от вопроса (неудобного) и думает, что это не его категории: одобрять или нет можно что-то правильное, вредное, хорошее, опасное. А он знает только то, что хочет. Какие либо ещё оценки ему просто не известны.
— Если тебе это нравится — почему нет?
Если ты этого хочешь, кто может запретить тебе это? Грид не понимает, что заставляет Расса сожалеть о собственных желаниях. Он не жалеет ни об одном из своих. Даже о том, что заставляет замирать неподвижно под рукой Гнева.
— Если бы ты мог, ты бы бросил к своим ногам весь мир, — пальцы Бредли всё ещё едва касаются спины, горячие, словно из печи, и жар от них расходится по всей спине. Линг в голове сидит на воображаемой жерди и меланхолично болтает одной ногой.
— Разве не это мы все и делаем? — удивление почти искренне. Почти — потому что он уже успел понять, что так действительно думают не все, но всё ещё с трудом в это верил.
— А разве мы делаем это?
Вопрос обматывается вокруг горла медленной удавкой. Шестое, седьмое, десятое чувство кричит, что отвечать опасно. Не Рассу — себе.
Незнание — благо.
— Действительно, мы пытаемся весь мир съесть.
Пальцы медленно, почти не касаясь, скользят вдоль позвоночника, а потом ощущения прикосновения пропадает.
— И правда.
— Расс?
— Что?
— Ты недоволен? Тем, что мы обезоружили этих детей?
Несколько мгновений между ними висит тишина: густая, насыщенная, предгрозовая. Тяжело дышать, тяжело понимать. То, что происходит в чужой голове: слишком сложное и перекрученное, слишком опасное. Линг внутри улыбается и говорит, что это так же захватывающе, как пройти через пустыню или выжить при дворе отца-императора. В чём-то у них — обоих — ситуации схожие с принцем: от их папаш одни проблемы.
Но в итоге Расс просто смеётся, почти добродушно, и людей становится почти жалко.
— Нет, меня всё устраивает, — в его голосе искреннее удовлетворение и… предвкушение.
— В самом деле… ты так в них веришь?
Кинг Бредли улыбается и смотрит то ли вперёд, то ли в никуда:
— Если у них не получится выполнить моё желание — будет досадно.
Грид не спрашивает, чего он хочет: это кажется самым опасным вопросом за весь разговор. В некоторые бездны лучше не смотреть никогда. Вместо этого он сжимает чужое запястье. Молча. Обещая что-то, чего сам не знает. Обещая за людей, которых не знает, в которых не верит, обещает — может быть это Линг в нём, но принц молчит и смотрит, не вмешиваясь — что всё исполнится. И когда Расс прикрывает единственный видимый глаз — согласно и, ха, благодарно — Грид чувствует потерю.
— Знаешь, — игра теней в зеркале, определённо, не должна так чётко складываться в образы погибших, — если он тебе так нравится, то мой тебе совет: не стоит убивать его во второй раз.
Расс устало вздыхает, расстегивает воротник и наливает себе что-то крепкое из первой попавшейся под руку бутылки.
— Давно не виделись, Ласт. Не ожидал встретить тебя ещё раз.
Она улыбается, как все соблазны мира, и почти лежит в отражении его кресла. Всегда слишком гибкая, в зазеркалье она и вовсе овладела теневой пластичностью и тонкостью. Изумительное зрелище, если ты художник или хоть что-то понимаешь в картинах. Мисс Бредли понимала в них достаточно, чтобы привить определённые взгляды и мужу.
— Не напоминай, я до сих пор не смирилась с новым положением, знаешь ли.
-Тем не менее, — Бредли задумчиво смотрит на стакан, но пить не торопится. Ласт — последняя, не считая Отца, с кем бы он согласился беседовать на нетрезвую голову. — Не думаю, что от тебя подобные советы звучат убедительно.
Женщина — красивая, даже более, чем опасная — внезапно твердеет, не меняя позы, черты её лица будто заостряются, и сразу вспоминается, что при жизни она была клинком, равно пронзающим и тело, и разум. Особо несчастным — и сердце.
— Именно поэтому я тебя и предупреждаю.
— Делишься неприятным опытом? Ты, кстати, в курсе, что не убила его? Этого паренька?
— Да, — её глаз не видно, но Расс не сомневается, что в них досада. От невыполненной ли работы, от того ли, что быть рядом больше нет возможности — ему не важно. — И что он даже не приобрёл пирофобии и продолжил курить — тоже.
— Тебе так не нравится эта его привычка?
— Совершенно не понимаю, что он в ней нашёл. Из всех её достоинств — только умение медленно убивать людей.
— Тогда я понимаю, что он нашёл в тебе. Твои умения убивать людей, конечно, куда как разнообразнее.
Если бы взглядом можно было убивать… если бы из зеркала можно было дотянуться до реального мира…
— Жаль я не могу их продемонстрировать на тебе, — её голос шипит и извивается грациозной, рассерженной змеёй. Не будь она мертва — он бы, пожалуй, испугался.
— Ты упустила свой шанс.
— Да. Вот об этом я и пришла с тобой поговорить, верно? — она успокаивается, снова, так же не двигаясь, будто растекается по чёрной коже. Призрачная, эфемерная, ненастоящая. То ли призрак, то ли бред уставшего сознания. Физиологически они ведь мало отличаются от обычных людей, верно?
— О твоей… м, неудаче?
— О том, что ты планируешь совершить ту же ошибку, что и я. Тебе ведь действительно понравился этот глупый мальчишка, верно?
— Ты преувеличиваешь, Ласт.
Она качает головой, так, как это делает его жена, когда Прайд в очередной раз слишком увлекался изображением Салема.
— Понравился, Расс. Эту ошибку, понимания, когда всё уже закончилось, за мной тоже повторять не стоит.
Он молча ставит на стол второй стакан так, чтобы он полностью отражался в зеркале, и наполняет и его.
— Угощайся.
— Спасибо.
Какое-то время они сидят молча, не столько напиваясь, сколько пробуя на вкус едва смоченные губы.
— Хорошо, он мне нравится, что из этого? — какой смысл остерегаться мертвецов, в конце концов? Они похороненные и забытые, они просто иногда возвращаются.
Ласт улыбается мягко и понимающе.
— Не убивай его во второй раз.
— Ты говоришь так, будто необходимость обязательно возникнет.
— Потому что так оно и есть, и ты тоже это понимаешь, верно? Разве что, ему не хватит времени осознать собственные желания… или, наоборот, хватит.
Весна ещё не успела принести настоящего тепла, но в комнате жарко и душно.
— Нравится говорить загадками?
— А как же. И ещё один совет…
— Эк ты вошла во вкус...
— Молчал бы уж. Кто тут вошёл во вкус сурового правителя, хотела бы я знать.
-Я.
— Вот и не перебивай. Расс… — она одним плавным движением встаёт перед ним — тёмным провалом в небытиё, чёрным разломом реальности, прекрасная и ужасающая. — Расс, последний совет, если тебе кто-то нравится — не умирай. С твоей смертью всё на самом деле кончится.
— Я и не собирался…
— И врать мне тоже — уже не стоит. Мертвецы они, — она небрежно взмахивает рукой, — уже ничего не сделают. Никому. Прекрати искать подходящую смерть, пока у тебя есть жизнь.
Она была лишь морок, лишь игра светотени в изменчивой глубине отражений. И пропала мгновенно, растворилась между двух взмахов ресниц, отразилась в чужом зрачке тьмой.
— Это невозможно, — говорит — признаётся и кается разом — Расс опустевшему зеркалу. — Это невозможно, сестра. Всё, что нам дано выбрать — это смерть. Тебе, мне, и ему тоже, — он делает глоток, обжигая рот крепкой горечью. — И единственное, что я действительно могу: не умереть от его руки. И всё, Ласт, что ещё мы можем?
За окном слышен шелест молодой листвы, и Гнев различает в нём смех мёртвой, лишённый всякого веселья. Быть убитыми не теми, кто их любит — вот и вся свобода могущественных бессмертных. Она думала об этом — впервые — сгорая в пламене.
Он вспомнит об этом, в последний раз смотря в небо.
URL записи
Автор: Сумасшедший Самолётик
Бета: здесь могла бы быть ваша реклама
Фандом: Стальной Алхимик
Размер: мини, 1 941 слово
Пара: Грид/Расс, Ласт (намёк на Ласт/Хэвок)
Категория: преслеш, упомянут гет
Жанр: милота и грустнявочка
Дисклеймер: мир не мой, герои не мои.
Размещение: Спросить, хотя бы принести ссылку.
читать дальшеВесна в Центре всегда повита свежим ветром и запахом ландышей. Грид дышит полной грудью, подставляя лицо воздуху. Идеальный Щит, он всегда подсознательно ждёт, что ничего не почувствует из-за своей превосходной защиты. Всегда радуется, что обманывается в этом ожидании.
Всегда — это он со слов Расса, разумеется. У него-то эта весна первая и в Центре, и вообще.
— Принимаешь солнечные ванны? — Гнев Отца, как обычно вне работы, имеет вид необыкновенно добродушный. И Грид уже привык к этому, но всё равно, до сих пор, чувствует смутные опасения каждый раз видя эту улыбку доброго дядюшки. Гремучая змея — это не страшно, не так страшно, как подколодная. Интересно, может ли Гнев вообще быть подколодным? У Грида слишком мало статистического материала, чтобы делать выводы, да он и не пытается. Просто из всей Семьи предпочитает общество фюрера любому другому.
Бредли как-то пошутил о встречах и переговорах на высшем уровне: принц крови и военный диктатор, два мешающих всем нормально жить огрызка чужой души. После этого Грид чуть ли не час пытался утихомирить Линга (это ведь он принц, прочь с дороги всякие гомункулы обыкновенные; порой Жадность посещала мысль, что и гордыня этого человека могла бы посоперничать с Прайдом) и поругался с Рассом, потому что попробуй не ссорится с одним собеседником, когда скандалишь с другим. Кажется, тот нашёл всё это весьма забавным (Бредли вообще питал тайную необъяснимую слабость к проявлениям человеческой силы), но больше так не шутил. Великий фюрер Аместриса слишком хорошо сочетал в себе опасные увлечения и просто фантастическую осторожность для того, чьей сутью должна была быть ярость. Иногда Гриду бредилась в этом — деликатность.
В любом случае, откидывая голову назад, чтобы встретиться с чужим одноглазым взглядом, Грид не отказывает себе в удовольствии подразнить товарища по судьбе.
…не получать желаемое…
— Ты уверен, что Отец отдал тебе гнев, а не авантюризм?
Расс усмехается и смотрит так пронзительно, будто его обычный глаз вдруг овладел теми же свойствами, что и абсолютный. Так не смотрят, а держат — клыками за глотку.
Грид улыбается в ответ самой безмятежной из улыбок Линга.
— Отцу никогда не был свойственен авантюризм, Щит.
— С чего ты это взял? — перебивает Жадность. Ему не особо интересно говорить об Отце, куда как забавнее о Рассе. — Постиг все его замыслы?
Но Бредли не ведётся (Боже, разве может воплощённая эмоция, желание — любое — быть столь рассудочно?), только улыбается ещё шире: я тебя разгадал, Грид, я тебя разгадал, вот твой шах, увернись от мата.
Ты его разгадал, на секунду высверкивает усмешкой — не улыбкой — Линг Яо, ты его разгадал, Кинг Бредли, но у него есть я, и, значит, никакого мата не будет.
— Я старею, ты же знаешь?
— Да, вижу, — Грид не хочет думать о смысле этого молчаливого обмена мнениями (встречи, блять, на высоком уровне, рядовые гомункулы уйдите с дороги), но его веселит, что Расс, кажется, доволен ответом сумасбродного принца, и его совершенно не напрягает собственная непоследовательность. — Сдаёшь…
— Догадываешься, что ещё это означает?
Голос у него низкий, хриплый, шершавый, как грубая ткань: хочется то ли прикоснуться, чтобы унять зуд на кончиках пальцев, то ли оттолкнуть прочь. Обычно Грид не любил двойственности в собственных ощущениях, но Расс — свой, так что… пусть.
— Без понятия. Я же не старею.
Усмешка Бредли на несколько мгновений становится злой и едкой, как кислота. Сразу вспоминаешь, что не с безобидным дядькой общаешься, а с безжалостным тираном. Пусть и не забывал об этом никогда, а всё равно — будто с пыльной фрески стёрли старую грязь. Линии проступили чётче, цвета — ярче. Залюбуешься.
…зато умираешь прекрасно.
— Приходится взрослеть, Грид, — широкая ладонь тянется так, будто хочет потрепать по щеке, как ребёнка или щенка. — А с возрастом, — рука, не закончив движения, возвращается на место, а Грид давит в себе раздражение и неуместное сожаление, — начинаешь видеть некоторые вещи лучше. Одного времени для этого — мало.
— О, — только и смог ответить Грид. Это если конструктивно. — Забавно слушать, как ты ищешь в этом светлые стороны. Даже жалеть уже не хочется.
В лице Бредли ничего не меняется, да, впрочем, никто и не ждал. Подначка настолько жалкая, что самому смешно, и, разумеется, не стоит особого внимания. Поэтому Расс просто отворачивается и смотрит на — Грид следит за его взглядом — вид раскинувшегося перед ними города, и продолжает так, будто они и не отвлекались:
— Да. Так что просто поверь, авантюризм Отец мне передать не мог. Да у меня его и нет, с чего ты взял?
— Не похоже.
-Это совсем другое дело. Азарт.
— Дурное это дело, твой азарт.
Гриду не нравится, когда смотрят не на него. Когда что-то принадлежит не ему. За языком следить надо, комментирует и советует то ли где-то в голове, то ли под сердцем Линг. И вздыхает почти сочувственно. По-настоящему бесит.
— Тоже не одобряешь? — Бредли, не глядя, вытягивает руку и несильно бьёт его двумя пальцами между лопаток. То ли угрожающее предупреждение, то ли просьба не сутулиться так сильно хотя бы в его присутствии. Военная жилка, всё такое.
Грид морщится от удара (не болезненного), от вопроса (неудобного) и думает, что это не его категории: одобрять или нет можно что-то правильное, вредное, хорошее, опасное. А он знает только то, что хочет. Какие либо ещё оценки ему просто не известны.
— Если тебе это нравится — почему нет?
Если ты этого хочешь, кто может запретить тебе это? Грид не понимает, что заставляет Расса сожалеть о собственных желаниях. Он не жалеет ни об одном из своих. Даже о том, что заставляет замирать неподвижно под рукой Гнева.
— Если бы ты мог, ты бы бросил к своим ногам весь мир, — пальцы Бредли всё ещё едва касаются спины, горячие, словно из печи, и жар от них расходится по всей спине. Линг в голове сидит на воображаемой жерди и меланхолично болтает одной ногой.
— Разве не это мы все и делаем? — удивление почти искренне. Почти — потому что он уже успел понять, что так действительно думают не все, но всё ещё с трудом в это верил.
— А разве мы делаем это?
Вопрос обматывается вокруг горла медленной удавкой. Шестое, седьмое, десятое чувство кричит, что отвечать опасно. Не Рассу — себе.
Незнание — благо.
— Действительно, мы пытаемся весь мир съесть.
Пальцы медленно, почти не касаясь, скользят вдоль позвоночника, а потом ощущения прикосновения пропадает.
— И правда.
— Расс?
— Что?
— Ты недоволен? Тем, что мы обезоружили этих детей?
Несколько мгновений между ними висит тишина: густая, насыщенная, предгрозовая. Тяжело дышать, тяжело понимать. То, что происходит в чужой голове: слишком сложное и перекрученное, слишком опасное. Линг внутри улыбается и говорит, что это так же захватывающе, как пройти через пустыню или выжить при дворе отца-императора. В чём-то у них — обоих — ситуации схожие с принцем: от их папаш одни проблемы.
Но в итоге Расс просто смеётся, почти добродушно, и людей становится почти жалко.
— Нет, меня всё устраивает, — в его голосе искреннее удовлетворение и… предвкушение.
— В самом деле… ты так в них веришь?
Кинг Бредли улыбается и смотрит то ли вперёд, то ли в никуда:
— Если у них не получится выполнить моё желание — будет досадно.
Грид не спрашивает, чего он хочет: это кажется самым опасным вопросом за весь разговор. В некоторые бездны лучше не смотреть никогда. Вместо этого он сжимает чужое запястье. Молча. Обещая что-то, чего сам не знает. Обещая за людей, которых не знает, в которых не верит, обещает — может быть это Линг в нём, но принц молчит и смотрит, не вмешиваясь — что всё исполнится. И когда Расс прикрывает единственный видимый глаз — согласно и, ха, благодарно — Грид чувствует потерю.
— Знаешь, — игра теней в зеркале, определённо, не должна так чётко складываться в образы погибших, — если он тебе так нравится, то мой тебе совет: не стоит убивать его во второй раз.
Расс устало вздыхает, расстегивает воротник и наливает себе что-то крепкое из первой попавшейся под руку бутылки.
— Давно не виделись, Ласт. Не ожидал встретить тебя ещё раз.
Она улыбается, как все соблазны мира, и почти лежит в отражении его кресла. Всегда слишком гибкая, в зазеркалье она и вовсе овладела теневой пластичностью и тонкостью. Изумительное зрелище, если ты художник или хоть что-то понимаешь в картинах. Мисс Бредли понимала в них достаточно, чтобы привить определённые взгляды и мужу.
— Не напоминай, я до сих пор не смирилась с новым положением, знаешь ли.
-Тем не менее, — Бредли задумчиво смотрит на стакан, но пить не торопится. Ласт — последняя, не считая Отца, с кем бы он согласился беседовать на нетрезвую голову. — Не думаю, что от тебя подобные советы звучат убедительно.
Женщина — красивая, даже более, чем опасная — внезапно твердеет, не меняя позы, черты её лица будто заостряются, и сразу вспоминается, что при жизни она была клинком, равно пронзающим и тело, и разум. Особо несчастным — и сердце.
— Именно поэтому я тебя и предупреждаю.
— Делишься неприятным опытом? Ты, кстати, в курсе, что не убила его? Этого паренька?
— Да, — её глаз не видно, но Расс не сомневается, что в них досада. От невыполненной ли работы, от того ли, что быть рядом больше нет возможности — ему не важно. — И что он даже не приобрёл пирофобии и продолжил курить — тоже.
— Тебе так не нравится эта его привычка?
— Совершенно не понимаю, что он в ней нашёл. Из всех её достоинств — только умение медленно убивать людей.
— Тогда я понимаю, что он нашёл в тебе. Твои умения убивать людей, конечно, куда как разнообразнее.
Если бы взглядом можно было убивать… если бы из зеркала можно было дотянуться до реального мира…
— Жаль я не могу их продемонстрировать на тебе, — её голос шипит и извивается грациозной, рассерженной змеёй. Не будь она мертва — он бы, пожалуй, испугался.
— Ты упустила свой шанс.
— Да. Вот об этом я и пришла с тобой поговорить, верно? — она успокаивается, снова, так же не двигаясь, будто растекается по чёрной коже. Призрачная, эфемерная, ненастоящая. То ли призрак, то ли бред уставшего сознания. Физиологически они ведь мало отличаются от обычных людей, верно?
— О твоей… м, неудаче?
— О том, что ты планируешь совершить ту же ошибку, что и я. Тебе ведь действительно понравился этот глупый мальчишка, верно?
— Ты преувеличиваешь, Ласт.
Она качает головой, так, как это делает его жена, когда Прайд в очередной раз слишком увлекался изображением Салема.
— Понравился, Расс. Эту ошибку, понимания, когда всё уже закончилось, за мной тоже повторять не стоит.
Он молча ставит на стол второй стакан так, чтобы он полностью отражался в зеркале, и наполняет и его.
— Угощайся.
— Спасибо.
Какое-то время они сидят молча, не столько напиваясь, сколько пробуя на вкус едва смоченные губы.
— Хорошо, он мне нравится, что из этого? — какой смысл остерегаться мертвецов, в конце концов? Они похороненные и забытые, они просто иногда возвращаются.
Ласт улыбается мягко и понимающе.
— Не убивай его во второй раз.
— Ты говоришь так, будто необходимость обязательно возникнет.
— Потому что так оно и есть, и ты тоже это понимаешь, верно? Разве что, ему не хватит времени осознать собственные желания… или, наоборот, хватит.
Весна ещё не успела принести настоящего тепла, но в комнате жарко и душно.
— Нравится говорить загадками?
— А как же. И ещё один совет…
— Эк ты вошла во вкус...
— Молчал бы уж. Кто тут вошёл во вкус сурового правителя, хотела бы я знать.
-Я.
— Вот и не перебивай. Расс… — она одним плавным движением встаёт перед ним — тёмным провалом в небытиё, чёрным разломом реальности, прекрасная и ужасающая. — Расс, последний совет, если тебе кто-то нравится — не умирай. С твоей смертью всё на самом деле кончится.
— Я и не собирался…
— И врать мне тоже — уже не стоит. Мертвецы они, — она небрежно взмахивает рукой, — уже ничего не сделают. Никому. Прекрати искать подходящую смерть, пока у тебя есть жизнь.
Она была лишь морок, лишь игра светотени в изменчивой глубине отражений. И пропала мгновенно, растворилась между двух взмахов ресниц, отразилась в чужом зрачке тьмой.
— Это невозможно, — говорит — признаётся и кается разом — Расс опустевшему зеркалу. — Это невозможно, сестра. Всё, что нам дано выбрать — это смерть. Тебе, мне, и ему тоже, — он делает глоток, обжигая рот крепкой горечью. — И единственное, что я действительно могу: не умереть от его руки. И всё, Ласт, что ещё мы можем?
За окном слышен шелест молодой листвы, и Гнев различает в нём смех мёртвой, лишённый всякого веселья. Быть убитыми не теми, кто их любит — вот и вся свобода могущественных бессмертных. Она думала об этом — впервые — сгорая в пламене.
Он вспомнит об этом, в последний раз смотря в небо.
URL записи
@темы: Слеш, Грид, Цельнометалический Алхимик, Манга, Гет, Фанфик, Ласт, Расс, Мини