Мечта - это крылья, жизнь - аэродинамическая труба
Название: Не повод Автор:Сумасшедший Самолётик Размер: 430 слов Фандом: Бродяка-Самурай Кеншин Пейринг: Саноске/Сайто Категория: Слеш Размещение: скажите куда От автора: старый, добрый, любимый мною формат бессюжетно-эмоционального
читать дальшеУ последнего волка тонкие, плотно сжатые губы и тёмные прорези глаз, будто смотровые щели шлема. Его не лепили из глины — резали по дереву и рубили, создавали из острых углов и линий, из утяжелённой стали. Саноске знать не знает, как человек может быть таким бесшумным, не представляет, как Сайто вообще можно принять за обычного человека, когда в волчьем присутствии воздух тяжелеет, твердеет, пытается застрять в глотке где-то на полувдохе. Хотя, может, это только его проблемы. Работают же с ним как-то люди... да, именно поэтому работает кое-кто один. Волк может жить только среди волков, да? В городе давно ночь и комнату освещает медово-медный огонь, смягчая, скругляя углы, но рвано-лезвийная смерть в невнятно невзрачной форме вне этой мягкости. Сидит — носок за пятку, — смотрит сквозь сизый сигаретный дым свысока не роста, но самоощущения, и кровь под этим взглядом закипает злостью и азартом, желанием доказать. Что-нибудь. Саноске не двигается. Сайто, каким бы мерзким характером не обладал, не враг, он уже почти свой (он убьёт за эти слова, скажи Сано их вслух), по крайней мере, они ведь были на одной стороне, и поэтому нельзя бить без повода. Взгляд — не повод. Поэтому Сано только крепче переплетает пальцы и не смотрит на расслабленную, как натянутая струна, фигуру. Он не знает, как Сайто уговорили прийти сюда, на домашнее, почти семейное, празднество, не знает, кому пришла в голову эта светлая мысль (догадывается), но он чувствует себя в его присутствии... лишним. Хотя должно было бы быть наоборот? Сано запрокидывает голову, позволяя потяжелевшему, загустевшему воздуху в-те-ка-ть в горло, заполняя лёгкие. Кислорода в помещении явно не хватает на всех и кто-то — кто-то — решил, что Сано может обойтись и так, смесью углекислого газа — чужого дыхания — и тяжестью — присутствием. Сано — может. Наверное, именно в этом и заключается весь ужас ситуации. Тот, у стены, с чашкой, сволочь, чая, спокоен — равнодушен — и ему нормально. И в компании человека, знакомство с которым начал с меча в плечо (болит, кровит левее и ниже), и в обществе Баттосая, с которым никак не может закончить своё сражение (и не закончит никогда, потому что Баттосая больше нет) — нормально. Это действительно, по настоящему, злит. До стука в висках и желания разбить чужое лицо футай но кивами. Равнодушие — не повод. Сано повторяет это мысленно. Мантрой. Желание — не повод. Признанием. Потому что желания предают его, сдают его врагу — нет, не врагу — с потрохами, пытаются выкинуть белый флаг, но Сано ещё сопротивляется. Гордость – тонкая спица в позвоночнике, ком в горле — уже почти разжижилась и не может спасти, но флаг этот белый, капитуляция в необъявленной войне, не нужен никому. И это — чужое безразличие — спасает. Саноске не знает, хочет ли быть спасённым, и это уже почти не пугает.
Мечта - это крылья, жизнь - аэродинамическая труба
Название: На тренировке Автор: Сумасшедший Самолётик Фандом: Внук Нурарихёна Дисклеймер: всё принадлежит автору манги, я мимо проходил. Персонажи: Рюдзи, ну и Юра с Мамиру Размер: 321 слово Размещение: спросите, а? или хотя бы ссылку дайте.
читать дальшеЮра плачет уже давно, минут десять. Теоретически Рюдзи знает, что для девчонок это не предел и даже не так долго, но Юра – это Юра. Во-первых, она сильная и упрямая, а потому плакать не любит, а во-вторых… ну, просто – Юра. Поэтому десять минут рыданий подряд его нервируют. Нет, сестра не рыдает навзрыд, не кричит и вообще привлекает к себе внимания по минимуму, только судорожное дыхание и можно услышать, если прислушаться. Рюдзи шуршит конспектами и не смотрит в её сторону. Рюдзи думает, что будет больше толку, если Юра продолжит тренировку, вместо того, чтобы размазывать по щекам своё огорчение от того, что такая неуклюжая. Рюдзи совершенно не собирается говорить ей, что он погорячился и перегнул палку, потому что сказал ей чистую правду. У его черновика красивая оранжевая обложка, которая вот-вот отвалится, а на улице чистое небо и яркое солнце, наверняка бьющее в глаза перепачканной Юре, но это совсем не важно. -Мамиру, - не поднимая головы от книги, зовёт он, слегка постукивая ногтём по полу. -Да, Рюдзи? – Мамиру смотрит на него прямо и в который раз хочется прикусить губу от бессильной злости на собственную слабость. Если бы он был сильнее, рыжему бы не пришлось делать с собой такое. -Принеси, пожалуйста, остальные книги, которые дедушка приготовил. -Хорошо. Мамиру уходит в дом, и Рюдзи остаётся на веранде один на один с тихо прерывисто от слёз дышащей Юрой, прислонившейся к валуну в нескольких метрах от него. Яркая как осенний клён обложка отрывается почти случайно от одного более резкого, чем нужно движения, и складывается в самолётик без каких либо идей, просто чтобы занять руки, размышляя над сложной и запутанной схемой из старой рукописи.
Юра отрывает руки от лица, зачарованно глядя на плавный полёт яркого солнечно рыжего самолётика на фоне бесконечно глубокого неба, и улыбается, чувствуя, как спокойнее становится на душе. Она встаёт и снова призывает шикигами, брат ещё увидит, на что она способна. Если, конечно, хоть на секунду оторвётся от своих любимых бумажек и обратит внимание на свою сестру.
Мечта - это крылья, жизнь - аэродинамическая труба
Название: Ограниченные желания Автор:Сумасшедший Самолётик Бета: здесь могла бы быть ваша реклама Фандом: Стальной Алхимик Размер: мини, 1 941 слово Пара: Грид/Расс, Ласт (намёк на Ласт/Хэвок) Категория: преслеш, упомянут гет Жанр: милота и грустнявочка Дисклеймер: мир не мой, герои не мои. Размещение: Спросить, хотя бы принести ссылку.
читать дальшеВесна в Центре всегда повита свежим ветром и запахом ландышей. Грид дышит полной грудью, подставляя лицо воздуху. Идеальный Щит, он всегда подсознательно ждёт, что ничего не почувствует из-за своей превосходной защиты. Всегда радуется, что обманывается в этом ожидании. Всегда — это он со слов Расса, разумеется. У него-то эта весна первая и в Центре, и вообще. — Принимаешь солнечные ванны? — Гнев Отца, как обычно вне работы, имеет вид необыкновенно добродушный. И Грид уже привык к этому, но всё равно, до сих пор, чувствует смутные опасения каждый раз видя эту улыбку доброго дядюшки. Гремучая змея — это не страшно, не так страшно, как подколодная. Интересно, может ли Гнев вообще быть подколодным? У Грида слишком мало статистического материала, чтобы делать выводы, да он и не пытается. Просто из всей Семьи предпочитает общество фюрера любому другому. Бредли как-то пошутил о встречах и переговорах на высшем уровне: принц крови и военный диктатор, два мешающих всем нормально жить огрызка чужой души. После этого Грид чуть ли не час пытался утихомирить Линга (это ведь он принц, прочь с дороги всякие гомункулы обыкновенные; порой Жадность посещала мысль, что и гордыня этого человека могла бы посоперничать с Прайдом) и поругался с Рассом, потому что попробуй не ссорится с одним собеседником, когда скандалишь с другим. Кажется, тот нашёл всё это весьма забавным (Бредли вообще питал тайную необъяснимую слабость к проявлениям человеческой силы), но больше так не шутил. Великий фюрер Аместриса слишком хорошо сочетал в себе опасные увлечения и просто фантастическую осторожность для того, чьей сутью должна была быть ярость. Иногда Гриду бредилась в этом — деликатность. В любом случае, откидывая голову назад, чтобы встретиться с чужим одноглазым взглядом, Грид не отказывает себе в удовольствии подразнить товарища по судьбе.
…не получать желаемое…
— Ты уверен, что Отец отдал тебе гнев, а не авантюризм? Расс усмехается и смотрит так пронзительно, будто его обычный глаз вдруг овладел теми же свойствами, что и абсолютный. Так не смотрят, а держат — клыками за глотку. Грид улыбается в ответ самой безмятежной из улыбок Линга. — Отцу никогда не был свойственен авантюризм, Щит. — С чего ты это взял? — перебивает Жадность. Ему не особо интересно говорить об Отце, куда как забавнее о Рассе. — Постиг все его замыслы? Но Бредли не ведётся (Боже, разве может воплощённая эмоция, желание — любое — быть столь рассудочно?), только улыбается ещё шире: я тебя разгадал, Грид, я тебя разгадал, вот твой шах, увернись от мата. Ты его разгадал, на секунду высверкивает усмешкой — не улыбкой — Линг Яо, ты его разгадал, Кинг Бредли, но у него есть я, и, значит, никакого мата не будет. — Я старею, ты же знаешь? — Да, вижу, — Грид не хочет думать о смысле этого молчаливого обмена мнениями (встречи, блять, на высоком уровне, рядовые гомункулы уйдите с дороги), но его веселит, что Расс, кажется, доволен ответом сумасбродного принца, и его совершенно не напрягает собственная непоследовательность. — Сдаёшь… — Догадываешься, что ещё это означает? Голос у него низкий, хриплый, шершавый, как грубая ткань: хочется то ли прикоснуться, чтобы унять зуд на кончиках пальцев, то ли оттолкнуть прочь. Обычно Грид не любил двойственности в собственных ощущениях, но Расс — свой, так что… пусть. — Без понятия. Я же не старею. Усмешка Бредли на несколько мгновений становится злой и едкой, как кислота. Сразу вспоминаешь, что не с безобидным дядькой общаешься, а с безжалостным тираном. Пусть и не забывал об этом никогда, а всё равно — будто с пыльной фрески стёрли старую грязь. Линии проступили чётче, цвета — ярче. Залюбуешься.
…зато умираешь прекрасно.
— Приходится взрослеть, Грид, — широкая ладонь тянется так, будто хочет потрепать по щеке, как ребёнка или щенка. — А с возрастом, — рука, не закончив движения, возвращается на место, а Грид давит в себе раздражение и неуместное сожаление, — начинаешь видеть некоторые вещи лучше. Одного времени для этого — мало. — О, — только и смог ответить Грид. Это если конструктивно. — Забавно слушать, как ты ищешь в этом светлые стороны. Даже жалеть уже не хочется. В лице Бредли ничего не меняется, да, впрочем, никто и не ждал. Подначка настолько жалкая, что самому смешно, и, разумеется, не стоит особого внимания. Поэтому Расс просто отворачивается и смотрит на — Грид следит за его взглядом — вид раскинувшегося перед ними города, и продолжает так, будто они и не отвлекались: — Да. Так что просто поверь, авантюризм Отец мне передать не мог. Да у меня его и нет, с чего ты взял? — Не похоже. -Это совсем другое дело. Азарт. — Дурное это дело, твой азарт. Гриду не нравится, когда смотрят не на него. Когда что-то принадлежит не ему. За языком следить надо, комментирует и советует то ли где-то в голове, то ли под сердцем Линг. И вздыхает почти сочувственно. По-настоящему бесит. — Тоже не одобряешь? — Бредли, не глядя, вытягивает руку и несильно бьёт его двумя пальцами между лопаток. То ли угрожающее предупреждение, то ли просьба не сутулиться так сильно хотя бы в его присутствии. Военная жилка, всё такое. Грид морщится от удара (не болезненного), от вопроса (неудобного) и думает, что это не его категории: одобрять или нет можно что-то правильное, вредное, хорошее, опасное. А он знает только то, что хочет. Какие либо ещё оценки ему просто не известны. — Если тебе это нравится — почему нет? Если ты этого хочешь, кто может запретить тебе это? Грид не понимает, что заставляет Расса сожалеть о собственных желаниях. Он не жалеет ни об одном из своих. Даже о том, что заставляет замирать неподвижно под рукой Гнева. — Если бы ты мог, ты бы бросил к своим ногам весь мир, — пальцы Бредли всё ещё едва касаются спины, горячие, словно из печи, и жар от них расходится по всей спине. Линг в голове сидит на воображаемой жерди и меланхолично болтает одной ногой. — Разве не это мы все и делаем? — удивление почти искренне. Почти — потому что он уже успел понять, что так действительно думают не все, но всё ещё с трудом в это верил. — А разве мы делаем это? Вопрос обматывается вокруг горла медленной удавкой. Шестое, седьмое, десятое чувство кричит, что отвечать опасно. Не Рассу — себе. Незнание — благо. — Действительно, мы пытаемся весь мир съесть. Пальцы медленно, почти не касаясь, скользят вдоль позвоночника, а потом ощущения прикосновения пропадает. — И правда. — Расс? — Что? — Ты недоволен? Тем, что мы обезоружили этих детей? Несколько мгновений между ними висит тишина: густая, насыщенная, предгрозовая. Тяжело дышать, тяжело понимать. То, что происходит в чужой голове: слишком сложное и перекрученное, слишком опасное. Линг внутри улыбается и говорит, что это так же захватывающе, как пройти через пустыню или выжить при дворе отца-императора. В чём-то у них — обоих — ситуации схожие с принцем: от их папаш одни проблемы. Но в итоге Расс просто смеётся, почти добродушно, и людей становится почти жалко. — Нет, меня всё устраивает, — в его голосе искреннее удовлетворение и… предвкушение. — В самом деле… ты так в них веришь? Кинг Бредли улыбается и смотрит то ли вперёд, то ли в никуда: — Если у них не получится выполнить моё желание — будет досадно. Грид не спрашивает, чего он хочет: это кажется самым опасным вопросом за весь разговор. В некоторые бездны лучше не смотреть никогда. Вместо этого он сжимает чужое запястье. Молча. Обещая что-то, чего сам не знает. Обещая за людей, которых не знает, в которых не верит, обещает — может быть это Линг в нём, но принц молчит и смотрит, не вмешиваясь — что всё исполнится. И когда Расс прикрывает единственный видимый глаз — согласно и, ха, благодарно — Грид чувствует потерю.
— Знаешь, — игра теней в зеркале, определённо, не должна так чётко складываться в образы погибших, — если он тебе так нравится, то мой тебе совет: не стоит убивать его во второй раз. Расс устало вздыхает, расстегивает воротник и наливает себе что-то крепкое из первой попавшейся под руку бутылки. — Давно не виделись, Ласт. Не ожидал встретить тебя ещё раз. Она улыбается, как все соблазны мира, и почти лежит в отражении его кресла. Всегда слишком гибкая, в зазеркалье она и вовсе овладела теневой пластичностью и тонкостью. Изумительное зрелище, если ты художник или хоть что-то понимаешь в картинах. Мисс Бредли понимала в них достаточно, чтобы привить определённые взгляды и мужу. — Не напоминай, я до сих пор не смирилась с новым положением, знаешь ли. -Тем не менее, — Бредли задумчиво смотрит на стакан, но пить не торопится. Ласт — последняя, не считая Отца, с кем бы он согласился беседовать на нетрезвую голову. — Не думаю, что от тебя подобные советы звучат убедительно. Женщина — красивая, даже более, чем опасная — внезапно твердеет, не меняя позы, черты её лица будто заостряются, и сразу вспоминается, что при жизни она была клинком, равно пронзающим и тело, и разум. Особо несчастным — и сердце. — Именно поэтому я тебя и предупреждаю. — Делишься неприятным опытом? Ты, кстати, в курсе, что не убила его? Этого паренька? — Да, — её глаз не видно, но Расс не сомневается, что в них досада. От невыполненной ли работы, от того ли, что быть рядом больше нет возможности — ему не важно. — И что он даже не приобрёл пирофобии и продолжил курить — тоже. — Тебе так не нравится эта его привычка? — Совершенно не понимаю, что он в ней нашёл. Из всех её достоинств — только умение медленно убивать людей. — Тогда я понимаю, что он нашёл в тебе. Твои умения убивать людей, конечно, куда как разнообразнее. Если бы взглядом можно было убивать… если бы из зеркала можно было дотянуться до реального мира… — Жаль я не могу их продемонстрировать на тебе, — её голос шипит и извивается грациозной, рассерженной змеёй. Не будь она мертва — он бы, пожалуй, испугался. — Ты упустила свой шанс. — Да. Вот об этом я и пришла с тобой поговорить, верно? — она успокаивается, снова, так же не двигаясь, будто растекается по чёрной коже. Призрачная, эфемерная, ненастоящая. То ли призрак, то ли бред уставшего сознания. Физиологически они ведь мало отличаются от обычных людей, верно? — О твоей… м, неудаче? — О том, что ты планируешь совершить ту же ошибку, что и я. Тебе ведь действительно понравился этот глупый мальчишка, верно? — Ты преувеличиваешь, Ласт. Она качает головой, так, как это делает его жена, когда Прайд в очередной раз слишком увлекался изображением Салема. — Понравился, Расс. Эту ошибку, понимания, когда всё уже закончилось, за мной тоже повторять не стоит. Он молча ставит на стол второй стакан так, чтобы он полностью отражался в зеркале, и наполняет и его. — Угощайся. — Спасибо. Какое-то время они сидят молча, не столько напиваясь, сколько пробуя на вкус едва смоченные губы. — Хорошо, он мне нравится, что из этого? — какой смысл остерегаться мертвецов, в конце концов? Они похороненные и забытые, они просто иногда возвращаются. Ласт улыбается мягко и понимающе. — Не убивай его во второй раз. — Ты говоришь так, будто необходимость обязательно возникнет. — Потому что так оно и есть, и ты тоже это понимаешь, верно? Разве что, ему не хватит времени осознать собственные желания… или, наоборот, хватит. Весна ещё не успела принести настоящего тепла, но в комнате жарко и душно. — Нравится говорить загадками? — А как же. И ещё один совет… — Эк ты вошла во вкус... — Молчал бы уж. Кто тут вошёл во вкус сурового правителя, хотела бы я знать. -Я. — Вот и не перебивай. Расс… — она одним плавным движением встаёт перед ним — тёмным провалом в небытиё, чёрным разломом реальности, прекрасная и ужасающая. — Расс, последний совет, если тебе кто-то нравится — не умирай. С твоей смертью всё на самом деле кончится. — Я и не собирался… — И врать мне тоже — уже не стоит. Мертвецы они, — она небрежно взмахивает рукой, — уже ничего не сделают. Никому. Прекрати искать подходящую смерть, пока у тебя есть жизнь. Она была лишь морок, лишь игра светотени в изменчивой глубине отражений. И пропала мгновенно, растворилась между двух взмахов ресниц, отразилась в чужом зрачке тьмой. — Это невозможно, — говорит — признаётся и кается разом — Расс опустевшему зеркалу. — Это невозможно, сестра. Всё, что нам дано выбрать — это смерть. Тебе, мне, и ему тоже, — он делает глоток, обжигая рот крепкой горечью. — И единственное, что я действительно могу: не умереть от его руки. И всё, Ласт, что ещё мы можем? За окном слышен шелест молодой листвы, и Гнев различает в нём смех мёртвой, лишённый всякого веселья. Быть убитыми не теми, кто их любит — вот и вся свобода могущественных бессмертных. Она думала об этом — впервые — сгорая в пламене. Он вспомнит об этом, в последний раз смотря в небо.
Мечта - это крылья, жизнь - аэродинамическая труба
Название: Сын Фандом: Стальной Алхимик Пара: Линг/Грид Автор: Сумасшедший Самолётик Дисклеймер: мир не мой, герои не мои. Размещение: Спросить, хотя бы принести ссылку. От автора: всегда прекрасной Ру, и да, это всегда намёк. Но авка случайная, честно. Предупреждения: так как это - всегда пинок, текст немного не целен.
читать дальшеВ королевском замке хватает коридоров и залов, в которых можно спокойно ходить часами, не опасаясь встретить случайных прохожих. В таких местах можно в тишине обдумать подозрения, забирающиеся в душу медленными, ядовитыми змеями. Радостно видеть в чертах любимого сына сходство с близким, исчезнувшим другом, с которым был когда-то одним целым. Думать, глядя на беспокойного, жадного до жизни паренька, что, возможно, не всё исчезло без следа, и какая-то часть чужой души воплотилась в твоём сыне. Но чем дольше наблюдаешь за ним, тем сильнее подозрения, что он не похож на Жадность. Слишком много совпадений в интонациях, жестах, выражении лица. В выборе слов. И чем дальше, тем тяжелее верить в то, что собственный сын смотрит на тебя как на отца, на старшего. Мелькает всё чаще в его повадках снисходительное старшинство, которое так раздражало в Гриде, незаслуженное и необоснованное. Линг не хочет думать об этом, и не может не думать. Раз появившиеся сомнения не желают исчезать, а посоветоваться с женой он никак не может решиться. Шаги за спиной тихие, так что не слышно до последнего. -Отец? Сын смотрит на него сейчас серьёзно, будто пытаясь найти ответ на свой незаданный вопрос. Такой взгляд у него бывает реже всего и именно его Линг боится больше любого другого. Ему кажется, что именно в такие моменты граница между его нормальной, спокойной жизнью и безумием, хаосом становится особенно тонкой. А он бы хотел сохранить этот покой, который окружал его. Младший Сын улыбается, самоуверенно, почти вызывающе, но… тепло. И наваждение исчезает, отступает. Перед ним снова просто подросток, вошедший в возраст бунтарства и сомнения в авторитетах. -Здравствуй, сын, - он улыбается, стараясь не показывать своих беспокойства и сомнений. Это все глупости и бессмысленные надежды. Линг старался не задумываться о том, что возвращению Грида он обрадовался бы больше, чем рождению сына. – Ты меня искал? Тот подошёл ближе и сел рядом на пол, смотря снизу вверх, из-под длинной чёлки, падающей на глаза. -Просто гулял, хотел один побыть. Линг рассмеялся: -А тут я неудачно попался? -Нет, удачно, - он схватил императора за руку. – Я не собирался прятаться от тебя, просто мать опять начала читать нотации… -И она совершенно права, - нахмурился Линг. – Ты опять берёшь чужие вещи? -Почему чужие? Это семейная библиотека, почему я не могу читать в ней, что хочу? – злое упрямство, но пальцы, сжимающие чужую ладонь, и не думают напрягаться. Принц всего лишь изображает злость. -Сын! – осуждение в голосе. – Ты должен слушаться наставников. Как и его отец. -Опять ты говоришь правильные вещи, в которые не веришь, - смеётся сын, резким, громким, до боли знакомым голосом. – Это на тебя не похоже, Лин… Он осекается раньше, чем заканчивает предложение. Напрягается, как пойманная птица в руках. Резкий, взъерошенный, готовый сорваться с места и убраться отсюда так далеко, что никто не сможет его найти. И не отпускает чужую руку. -Грид? – голос сел, и Лингу страшно. Страшно ошибиться, страшно обидеть сына. Страшно от того, что он столько лет не хотел ничего замечать. -Давно не виделись, напарник, - ухмылка. – Соскучился? Император Ксинга сам не успел заметить, когда оказался рядом на полу, обнимая этого идиота. -Ты дурак. Что ты тогда натворил? – Линг не хочет говорить, вспоминать, но молчать тоже не получается и с губ срываются давно ненужные вопросы. -Я просто жадный, - рука Грида зарывается в чужие волосы, треплет их тем жестом, каким ему самому за эти годы не раз испортили причёску. – Мне мало воспоминаний, мне нужно было всё. И я это получил. -Кажется, я тоже стал жадным, - улыбается Линг. У них ещё будет время разобраться в своих взаимоотношениях, статусах, чувствах. Будет время придумать, что сказать Лан Фан. У них теперь будет ещё много времени впереди. А сейчас можно просто молчать и чувствовать чужое сердцебиение рядом.
читать дальшеЭта комната, создатель которой так и не определился: хочет ли он сделать спальню или же балкон, была любимой комнатой младшего из близнецов императора. Он мог просиживать в ней часы, играясь, читая или как-то ещё занимая свой досуг, если его отец был занят. Все знали, что первый наследник больше тянется к матери, а второй – к отцу. Удивлялись, но находили объяснение в том, что её величество в юности была воином, а мальчик увлечён сражениями и оружиями, что достойно молодого юноши. В то время как младший всё время, свободное от сомнительных проделок, изучал карты и алхимические трактаты, литературу и экономику. Второй наследник, говорили, был жаден до жизни, до впечатлений, силы, денег, земель. И никогда не интересовался троном, словно тот был дешёвым сувениром в дорогой лавке, выставленным в надежде на проходящего мимо простофилю с тугим кошельком. Грид смеялся в одиночестве над этими сплетнями. Трон не казался ему ненужным или глупым, но он не хотел начинать драки за власть с сыном Линга. Не для этого он умирал один раз ради друзей, чтобы теперь принести скандалы и склоки в семью ближайшего из них. Он жадный, но не идиот ведь, чтобы ломать то, что хочет получить. В одном сплетники были правы, с «матерью» ему действительно не интересно. Они не просто были разными, они говорили на разных языках об одних и тех же вещах. А ещё Лан Фан иногда странно на него смотрела. Не подозревая, нет, не так хорошо была развита её фантазия… Вернее не подозревая Грида в младшем из сыновей, но вот о воспитании Линга её сомнения посещали… Нехорошо. За дверью послышались шаги. Характерные, знакомые шаги, увитые, словно колона плющем, шорохом дорогих тканей, и Грид застыл на мгновение, прежде чем обернуться на встречу открывающейся двери. -Здравствуй, как совет? – он никак не называл Линга на едине с памятного разговора. Тот никак не мог определиться со своим отношением к Жадности, всё ещё качался между определениями «друг» и «сын», слишком привыкший за столько лет быть больше отцом, чем равным соратником. И Грид не торопил, позволял стоять на перекрёстке так долго, сколько того потребует самостоятельное решение. И стоял на том же перёкрестке, вместе с императором Сины. Слишком привычно с языка уже скатывалось «отец», и слишком памятным, терпким и пропыленным в душе было «Линг», имеющее смыслов больше, чем одно только «друг»… Раньше одним на двоих было тело, теперь – сомнения. Но, как и раньше, они могли их честно поделить между собой, только в этот раз для этого не нужно было слов. Гриду досталось ожидание, Лингу – ответственность. Ну а кто у них император? Вот пусть и отдувается, раз получил, чего хотел, этот человек, чья жадность была сильнее гомункула из неё состоящего. -Эти старики мне всю душу вынули, - со вздохом опускается желанный гость на мягкий ковёр, предназначенный для этого создателем, видит небо. – Веришь? -Верю, верю, - вернувшийся с того света смотрит на него весело, понимающе. – Старики они такие, душу вынут, разжуют и проглотят, знаем, знаем. Линг бросает в сына и друга подушкой: -Не напоминай, а то я всё-таки набью тебе морду, как и хотел. -Ой ли? Именно этого и хотел? – вызов и насмешка. Но не такие злые как раньше, не такие бесцеремонные и прямые в своей откровенности. Слишком много лет прожито на этом востоке, где прямая честность не самый ходовой товар. Теперь в словах Жадности больше смыслов и потайных донышек. Всё изменилось с тех самых пор, как он понял, что так можно получить ещё больше. А жажда осталась неизменной. И глаза Линга напротив, настороженные и внимательные, а тело доверчиво расслаблено. И этот контраст делает императора ещё более привлекательным. Особенным. Принадлежащим только Гриду. Жене и старшему сыну он доверяет целиком, остальным не верит совсем, только по расчёту и строго ограниченное время по расписанию. А вот ему, своему сгинувшему компаньону, вернувшемуся родной плотью и кровью, он и верит и нет, балансирует, как танцор на канате. Соблазняет. Грид не пытался особо разобраться во всех оттенках желания «владеть Лингом», но и отворачиваться от них не хотел. Это было странно для гомункула, неправильно для мужчины, предосудительно для сына. Но Жадность потому и жил вечно не впопад с остальной семьёй, что интересовали его только собственные прихоти и порывы, а мир… а миру предписывалось смириться. Другое дело что с… гм, желаниями собственного желания считаться приходится иначе ничего просто не получится. Грид ведь хотел не тела, которое можно взять силой, о нет, он не был так скромен! В ответ на чуть расширившиеся от болезненных воспоминаний зрачки Линга, можно и улыбнуться – нагло, самоуверенно. Довольно! Да, один из сотни принцев и будущий наследник никогда не хотел избить второго жильца своего тела. Сначала он стремился просто использовать его, потом – договориться, ещё позже – удержать, а в конце – вернуть. Теперь… о, чего его величеству хочется теперь сделать с Гридом, даже сам Линг не был уверен. И это было шансом, ещё одним перекрёстком, на котором одна дорога была той, в которой нуждался Жадность. Как сделать так, чтобы он был в этом не одинок? -А ты чем занимаешься? – пытается увести в сторону разговор Яо. -Читаю сводки новостей по Аместрису за последние несколько лет, - Грид махнул стопкой бумаг. – Много интересного, но ничего интересующего. -То, что тебя интересует, надо искать в письмах, - пожал плечами Линг. – Личных письмах. -Я догадался, только мне их никто не пишет, как ты мог догадаться, - передвинутся ближе. Так, чтобы касаться кончиками пальцев дорогой императорской одежды. Это не робость – осторожность. Нельзя вспугнуть дикого, свободолюбивого зверя. Нужно чтобы он пришёл сам и остался. Без ловушек и ошейников. Только тогда всё будет правильно. -Тогда может стоит сказать им? -Ваше Величество! – возмущается и смеётся Грид и тут же переходит на вкрадчивый шёпот, наклоняясь ближе к монаршему уху. – Мы ещё не решили, что говорить, а что нет ЕЁ Величеству, а вы уже рассуждаете о друзьях из Аместриса. Не стыдно? – почти бесшумно, одним дыханием. Чтобы никто не услышал? Ну да, а зачем же ещё, Мой Императорррр? Линг только устало морщится и прикрывает глаза, пряча взгляд. Виноватый, немного растерянный и ещё самую каплю испуганный. Это не настоящий страх, парализующий волю, это просто… нежелание. -Давай не будем об этом. Всё слишком сложно, и я пока не знаю как… -Я не тороплю, - вновь отстраняется Грид, улыбаясь. А ещё причина молчания Яо в том, что он ни с кем не хочет делиться секретом… или Жадностью? – Чем дольше она не знает, тем большую свободу я сохраняю. -Ещё скажи, что Лан Фан сможет тебя удержать, - невесёлая улыбка, насмешливый взгляд. О, тебе обидно за жену? Но ведь Грид всерьёз, он уважает целеустремлённость и профессионализм императрицы. Не питает к ней особой любви, но пренебрегать? Нет-нет, он бы не посмел! -Удержать – ни в коем случае! – гордо выпятил грудь второй наследник престола. – Но вот ограничить – может. Улыбка Линга стала легче и мягче, а его рука сама протянулась, коснулась чёрных, тяжёлых волос, взъерошила, растрепав и без того небрежную причёску сидящего рядом мальчишки. Скользнула слабой лаской по щеке, и тут же отдёрнулась, стоило мелькнуть в глазах напротив… интересу? Император ещё не готов был всматриваться внимательнее. Но Грид решил, что в этот раз процесс не менее интересен результата. Поэтому он никуда не спешит, распуская волосы окончательно, давая им свободно падать на плечи. Так он меньше похож на «брата», и родство уже меньше бросается в глаза. Он знает, он замечал это и в зеркалах, и во взглядах Линга. Во взглядах, в которых становилось меньше сомнений. Решай, Линг Яо. Выбирай.
читать дальшеЛан Фан смотрела на него, но не видела. Не могла не видеть в сыне черты Грида, но увидеть Грида была не в состоянии. Не потому что… не потому что была недостаточно умна, потому что это было невозможно. Ещё более невозможно, чем философский камень, гомункулы, бессмертие, жертвоприношение целой страны и брак с принцем. То, что её сын – Грид, было даже не невозможным, невозможное она и видела, и делала, и останавливала, такая вот у Сины императрица, а посмотришь – хрупкая девочка с большими глазами. И металлической рукой, ну да, беззащитность так и бросается в глаза. Нет, она ни на секунду не увидела в сыне того, кем он и являлся потому, что знает – этого не может быть, потому что не может быть никогда. Мёртвые – не возвращаются. Невдомёк ей, что правило это для живых, или для рождённых, или для того, что в мире всегда было и будет. Хоть бы и для химер, изначально-то эти твари плоть от плоти этого мира. А что можно сказать про вытяжку эмоции из существа, которое сам непонятно что и появился непонятно откуда? Можно ли его вообще считать живым? Может ли он умереть? Один раз отец убил его. Вернул в себя – точнее. И снова возродил новой личностью, без воспоминаний о прошлом, ничего не должно было остаться, всё должен был вымарать дьявольский котёл. Однако ж не вышло. Почему должно было получиться во второй раз? Но Лан Фан не знала об этом, не задумывалась об этом, считала Грида монстром, но живым, ни на секунду не допускала мысли о том, что её сын – и есть тот самый монстр. Но боялась, что муж, любимый, император, господин, которого она обязана защищать, пытается воспитать из сына… монстра? Серьёзно? Она верила, что Линг на такое способен? Грид не знал, не понимал. То ли считает… мать, что её муж настолько эгоистичен, то ли уверена, что Грид был ему дорог настолько, что тот мог стать таким эгоистом. Он сам был уверен, что Лан Фан их переоценивает. Кого-то из них. Лингу бы ума не хватило жить только ради собственного удовольствия, а Грид, определённо, не мог быть чем-то настолько важным. Ну, и Грид просто знал, что Линг из него его же вырастить не пытается. Никогда не пытался, но сходству этому – сына и друга – радовался. Они сошлись, что тут удивительного? Они и в тот раз поладили, хотя ситуация не располагала, а уж со второй попытки, да когда ничего, кроме глупых подозрений умной женщины не мешало… Но Лан Фан нервничала и боялась, и это ему не нравилось. И потому что это угнетало Линга, и потому что женщину, ставшую ему матерью, он уважал. Восхищался. Ценил? Ему всегда нравились сильные женщины. Слабые тоже нравились, но слабые нравились в постели, а сильные – просто нравились. Как вообще сильные люди. Такие даже лучше денег или власти над миром. Ну ладно, именно обладание такими людьми и давало власть над миром. Но сильными женщинами не хотелось владеть, на них хотелось смотреть, желательно слегка со стороны, как на лесной пожар или шторм. Лан Фан была и сильной, и слабой, поэтому Грид не знал, чего хотел от неё (знал чего не хотел), но вот в том, что предпочёл бы видеть её спокойной был уверен. Пусть занимается старшим сыном, пусть увлекается оружием, пусть делает что угодно, но не лезет к нему и Лингу. Особенно к Лингу. И тем более не трогает их отношения. Она родила его, она получила собственного сына, который станет императором в будущем, и которому даже не потребуется для этого соперничать с детьми от других наложниц, потому что таких просто нет. Что ей ещё надо? Но вместо этого женщина смотрела на него и уговаривала не принимать рассказы отца близко к сердцу. Убеждала, что он не должен подражать кому-то. Грид улыбался и говорил, что он так и делает. И сбегал, сбегал как можно дальше от неё, сбегал до того, как его посещала мысль, что эта женщина пытается отобрать у него то, что принадлежит только ему. Его жадность, его личность. И Линга. До того, как эта мысль превращалась в желание избавиться от… врага? соперника? вора? Грид не давал себе над этим задумываться. С самого начала обозначил эти мысли как неправильные. Сразу сказал себе, что Лан Фан тоже его, а значит нельзя её трогать. Ломать собственные вещи – неинтересно. Линг бы никогда не простил этого. Вреда причинённого жене, сыну или Сине. Как можно такого подозревать в эгоизме, а? Ладно б в жадности, тут ставленник клана Яо самого Грида обскакал. Люди такие странные, право слово. И глупые. И так хочется быть на них похожими. Все они к этому стремились. Быть людьми, иметь всё, что имеют люди. Всё, что люди считают естественным. Смеялись над ними, презирали их. Завидовали. И Отец – тоже. Хотел так сильно, что даже вырвав из себя жадность, всё равно продолжал желать этого. Что уж говорить про Грида, который этим желанием и был. Не только этим, конечно, но этим – в первую очередь. -Привет, - Линг находится в библиотеке, на полу, в окружении стопок книг, и улыбается так, как улыбается ему всё время с тех пор, как узнал. Как поверил. Неопределённо улыбается. Не даёт уверенности, не даёт гарантии. Но всегда – радуется, и пока этого достаточно. Или было достаточно. Грид протягивает руки и обнимает крепко, до боли. Так, как хотел до смерти, так, как всё не подворачивался случай после рождения. И сейчас, конечно, момент не назвать подходящим, но терпение – добродетель, а их Отец создавал из них грехи. А вторым именем жадности всегда было нетерпенье. Хотелось не просто всего, хотелось всего и сейчас. Он и так ждал слишком долго. Нет, он всё ещё не торопит, всё ещё ждёт. Просто нет другого пути получить то, что он действительно хочет. В конце концов, Линг знает о жадности даже больше него, а ждал – дольше, и раз не торопится, раз всё ещё колеблется, значит надо ждать. Значит эти сомнения – они всерьёз, они по-настоящему. Значит, нельзя относиться к ним пренебрежительно, даже если не понимаешь, что именно пугает человека, рискнувшего однажды душой, не раз рисковавшего жизнью. И попытаться понять. Приблизиться к людям ещё на шаг. Но обнять может и сын, и друг, и тот, о ком Линг думать боится. Думай, Линг, кто обнимает тебя, кого обнимаешь ты. Гриду всё равно сейчас, он просто убеждается в том, что Линг – его. В куда большей степени его, чем чей либо ещё. И совершенно точно он не ожидал ладоней на своей спине, уверенных, горячих, прижимающих ближе — не отцовских — вплавливающих тело в тело, тепло к теплу. И горячего, не словом — дыханием: -Мой, - не ждал тоже. Больше ничего и не было, проклятье, на большее их бы и не хватило. Большего — чего-то кроме решения, кроме просьбы о решении, да, он просил, да, ему ответили, ему ответили согласием, да, да, да — было уже — сейчас — и не надо. Но, это даже не смешно уже, кто тут чей и кто тут жадный? Хотя, это они ещё в Аместрисе выяснили. А Грид, кажется, привыкал быть вторым. Но только, если первый — Линг.
Мечта - это крылья, жизнь - аэродинамическая труба
Название: Две вещи Автор:Сумасшедший Самолётик Бета: здесь могла бы быть ваша реклама Размер: драббл, 402 слова Канон:Императрица Перонажи: Му Сюаньцзюэ, ОМП (дядя) Категория: джен Рейтинг: G От автора: я не стала придумывать дяде имени, но я очень хотела эту сцену.
Не надейся на мою оборону, Я стою абсолютно беззащитным городом. Ясвена — «На твоём пути»
читать дальшеОн смотрит на то, как кровь растекается по полу закрытых покоев, смотрит и не слышит криков и стонов братьев и племянников. Кажется, кто-то из них просит Сюаньцзюэ остановиться. Наверное, кто-то проклинает. Он молчит и стоит ровно, спокойно, даже когда императорский меч пробивает насквозь грудь его собственного сына. Слов племянника, просящего, очевидно, прощения, он не слышит тоже. Сюаньцзюэ останавливается, замирает перед ним, когда их остаётся только двое живых в этом зале, полном запаха свежей крови, отчаяния и пыльной тьмы. Черты лица племянника до того спокойные, как предсмертная маска, искажаются, ломаются, вместе со всем, что должно сейчас ломаться внутри него. Каково это, мальчик, уничтожить свою семью, свою единственную силу и защиту? Каково будет с этим жить дальше? — Дядя… — не извинения, не просьба — оклик, вопрос: ты понимаешь меня? Они всегда хорошо понимали друг друга, вот беда. — Да, — он отзывается в ответ, подаёт голос, делает последний подарок к коронации: спокойный голос последнего родного, лишённый мольбы и злости. Он всегда был щедр к своему страшному, как лесной пожар, племяннику. — Две вещи, А-Сюань, всего две вещи напоследок. — Да, дядя? — он ждёт, смотрит на него спокойными глазами, полными непролитой воды (не слёзы, а горный сель, который ещё унесёт куда больше жизней, чем сегодня, о чём эта вдова только думала…). — Говорите. Если это будет в моей власти. Он улыбается племяннику, и в его улыбке угроза и поддержка разом. — Я рассчитываю, что это будет быстро и сразу? — нет, он не боялся боли, но не желал её. Сюаньцзюэ почтительно кланяется: — Это меньшее, что я могу. Я не желаю вам боли… я даже смерти вам не желаю. — Это не важно. Но я рассчитываю… — он шагает к своему глупому, такому талантливому племяннику, обхватывает ладонью его затылок, и тот не уворачивается, чутьём хищника зная, что опасности нет. Умный, талантливый, красивый. Такой молодой ещё и глупый. — Я рассчитываю, А-Сюань, что твоя цель стоила своей платы? Хотя бы первой… — Она стоит, дядя, — тихо и твёрдо отвечает вчерашний племянник, сегодняшний император. — Она будет стоить ещё дороже. — Конечно, — он опускает руку, отходит на шаг, чтобы Сюаньцзюэ было удобнее замахнуться мечом. — Иначе я пожалею для тебя даже проклятья. Он слышит бесшумное, как шелест падающих листьев «спасибо» вместо «простите» в то же мгновение, когда клинок пробивает его сердце. И видит, как окровавленный император улыбается навстречу открывающимся дверям. Улыбается улыбкой, какой у него никогда не было раньше. Улыбкой, в которой нет ни грана правды. Да, мальчик мой, ни честности, ни чести теперь тебе не положено, так покажи мне, ради чего это было.
Мечта - это крылья, жизнь - аэродинамическая труба
Название: Мы были бы счастливы Автор:Сумасшедший Самолётик Бета: здесь могла бы быть ваша реклама Размер: драббл, 273 слова Канон:Императрица Пейринг: Му Сюаньцзюэ / Лин Чжу Категория: гет Рейтинг: G От автора: нужно успеть написать свой романтичный вариант, пока автор не сказал, что он на самом деле ей ответил
читать дальшеЛистья, багряные, как остывающая кровь, падали с небес на землю, укрывая её изящным узором, на который было приятно смотреть долго, падая, проваливаясь в собственные мысли, но Сюаньцзюэ смотрел выше, в прорезь горизонта между вышним и нижним миром, скользя мыслью по острой кромке мягкого, как шёлк и бархат голоса. Голоса, вопрошающего глупые вещи, не имеющие никакого смысла. — Ваше Величество испытывал ко мне хотя бы толику чувств? Голоса, требующего ответа, который бы… Интересно, какой ответ облегчил бы сердце и дыхание женщины, не позволяющей себе слабости, способной договориться с хитрой, как старая лиса, и опасной, как взрослый тигр, вдовствующей императрицей? Сюаньцзюэ чувствовал спиной и затылком её взгляд, не давящий и не режущий, упорный, как молодой родник, впервые прокладывающий себе русло по земле. Вода просачивается рано или поздно сквозь стены и горы, сквозь небесные и земные тверди, вода мягка и податлива, неизбежна и необорима. Он знал, что этот юный ключ не мог одолеть его, и всё же… Если Лин, выжившая во дворце с ним и без него, хочет ответа теперь — она получит его. — По правде говоря, мы думаем, что были бы счастливы, полюбив тебя по-настоящему. Он слышит биение собственного сердца, спокойное и неожиданно громкое. Слышит ветер, играющий с танцующими листьями и свободными тканями одежд. Слышит её голос сквозь все звуки этого мира, льнущий к нему, как лоза к стволу, как яд к крови, голос, огранённый улыбкой, на которую не смотрит император, и наполненный солёного, как кровь, сожаления и понимания. — Вот как. Из всех пешек, из всех клинков, что он брал в свои руки за эти годы борьбы за власть и вдовствующей императрицей, Лин была самым прекрасным мечом из всех. Не богатством и причудливостью рукояти — гибкостью и прочностью стали.
Мечта - это крылья, жизнь - аэродинамическая труба
Название: Поминальное Автор: Сумасшедший Самолётик Фандом: ИнуЯша Персонажи: Ину Яша, Сешимару, Кагоме, Сота, их мама, упоминаются Кагура и Рин Размер: 2030 слов Предупреждение: исходя из названия, можно догадаться, что десфик. От автора: прочитавшие - помахайте лапками.
читать дальшеСвет от огня — неровный, дёргающийся, обманчивый — рисует на её лице узоры светотени, мерцая, меняя, переплавляя. Будто и не светлая жрица — надежда и защита деревни — лежит возле него, а демон-оборотень. Ину Яша наклоняется к ней, проводит легко, еле касаясь пальцами по лбу, щеке, высеребренной ночи волос. Он и видит, и не видит её старости, унесённых временем юности и красоты. Она всё так же прекрасна для него, как век назад, но даже он – вечный мальчишка, о, как же он ненавидел свою бесконечную юность — не мог быть так слеп, чтобы не видеть, что жизнь её — пламя тёплое и ровное — угасает на его глазах, что их время кончается, что счастье его утекает сквозь пальцы. Ещё немного, два вдоха его вечности, и тьма сомкнётся над его головой, как море над утопленником. За год любви Кикьо он заплатил полувеком смерти и вечной виной. За век любви Кагоме он заплатит вечным одиночеством. Он ни о чём не жалеет. — Слушай, — она открывает глаза и говорит так, будто они всё ещё ездят по Японии в поисках осколков бесполезного камня. Кто из них не придаёт значения времени? Полудемон или смертная женщина? — Можно я попрошу. Он улыбается, фыркает насмешливо — даже время, даже слабость, даже всё не изменят её — и целует тонкие пальцы. Она всё ещё верит, что он может ей отказать? В чём бы то ни было. Она всё ещё уверена, что это — его святое право. — Конечно. — Присмотри за моими племянниками, — её взгляд — переменчивое море в безлунную ночь. Не распознать, что на дне, не разгадать. — Я знаю, что наши дети сильные, как ты… — Сильнее. — Да… а я научила их всему, что узнала от бабушки Каэде… они смогут всё, что захотят, я знаю… — И я. — Но Сота… но его дети… Я ничего не могу сделать для них. Уже ничего не сделала. Я могу только попросить тебя, пожалуйста… — Конечно. Поцелуй лёгок, будто первый, будто всё время мира — их. Если ты просишь, я сделаю. Если ты хочешь, чтобы я обязательно жил — я буду. Если ты решила дать мне цель и смысл… спасибо. Век с ней за вечность без неё — слишком высокая цена? Но другой не было и торговаться тоже не с кем. Он взял всё, что мог, и отдал всё, что было. А кроме злости и самого себя ничего больше и не было.
Ночь — влажная, душная, хладная — касается его лица и шеи, стекает воздухом и потом под одежду, шепчет и зовёт – ты мой, мой, иди ко мне, будь со мной, мой, мой, мой… Он не слышит, стоя на коленях, оперевшись боком о камень и пусто смотря в небо — в себя — видя прошлое ли, ничего ли. Он хочет покоя. Хочет одиночества. У него ни-ко-го больше нет. Время всё забрало, злое и насмешливое, только память осталась, память и пепел. — Ты выстроил ей усыпальницу? Ах да, ещё остался он. Шаг Сешимару лёгок и бесшумен, но если бы хотел, Ину Яша услышал бы, успел раньше, приготовился бы… Он ничего не хотел. И этого общества тоже, и разговора этого. Но у них — одна кровь. Сколько не бегай, как ни отрицай, а всё равно никуда от этой правды не уйдёшь. Они уже пробовали — не ушли. Последние полвека казалось, что и не надо. — Да. Нет. Не знаю. Я не думал о почёте или памяти. Я вспоминал судьбу Кикьо и думал о защите и тайне. — Вот, значит, как. Сешимару стоит рядом и смотрит на него как раньше, не тогда, в юности, а раньше, в том детстве, в котором чистокровный старший брат умел не только ненавидеть и презирать его, но и пытаться — иногда — понять: что это? Зачем это? Ину Яша хорошо помнит — это считалось хорошим детским воспоминанием. Что сейчас брат хочет понять в нём? Какое будущее ждёт через несколько лет и его самого? — Думал, ты попытаешься меня убить за это. Нервная, больная улыбка ломает ему губы, горечью плещется в словах. Проживи с человеком его жизнь, — думает Сешимару, видя её, — и постареешь на всю — свою — жизнь. На всю свою вечность. — За то, что ты спрятал её у отца? Или за то, что решил стать живой могилой? — старший — чистая демоническая кровь — не знает: жесток он сейчас или милосерден. – Мне плевать на покойников и на тебя тоже. Иначе я бы убил, а не попытался бы. Ты сейчас не в том состоянии, чтобы сопротивляться. Когда не хочешь жить — умирается легко. — Она, — Ину Яша вдруг улыбается так светло, как отродясь не умел, — взяла с меня обещание, что я присмотрю за её племянниками. — Племянниками? — Ну, знаешь, там, — он неопределённо мотает головой, — в её мире, у Кагоме был младший брат. Сешимару наклоняется, кладёт тяжёлую руку ему на затылок — обхватывая, полуобнимая ладонью — заставляет замолчать. Так хозяин держит любимого пса, и возмутиться бы, потому что это не правда, тут нет ни хозяина, ни любви. Оскорбиться бы. Но вот так, с ладонью брата, всю юность положившего на то, чтобы от него избавиться, сейчас Ину Яше спокойнее. Будто Сешимару защищает его сейчас, не от врагов, нет, от безумия, готового ворваться в получеловека, в полудемона по руслу его горя. — В её времени. Ты понимаешь это? Понимаешь разницу между пространством и временем, между действием — бездумным, пьяным, самозабвенным — и ожиданием — тягучим, как мёд, вдумчивым, как смерть? Сешимару не спрашивает этого вслух, но по тому, как давится Ину Яша воздухом, видит — понимает. Каждой клеткой кожи ощущает это — чужое понимание, осознание. — Я смогу увидеть её там… тогда… ещё раз. Хоть так. Интересно, думает Сешимару, кто из нас жесток с ним: я или она? Склоняется к нему, прижимается холодным лбом к его горячему — горящему — и негромко, тяжело, медленно проговаривает, глядя глаза в глаза — золото в золото — словно ставит точку, оставляет за собой последнее слово в давно, безнадёжно проигранном споре: — Вот поэтому демонам и нельзя связываться с людьми. — Но ты всё равно ни о чём не жалеешь, — смеётся Ину Яша. Он не смеялся так раньше, и этот смех пеплом, прахом, приговором оседает на губах у обоих. Какой смысл в правоте? Это люди рождаются, чтобы исправить свои ошибки. Демоны рождены совершать их и ни о чём не жалеть. Это понимание течёт в них тёмной, непреложной истиной отцовской крови — одно на двоих. Но старшему — первому, лучшему, сильнейшему — никогда уже не отделаться от мысли, что у его брата алой материнской кровью, солью человеческой в жилах есть шанс найти выход из вечного лабиринта ошибок.
Люди знали, кого хоронят — заживо — и потому постарались на славу. Да и время уже не то, кто поверит одной стреле, сколь бы ни была она могущественна. Нет, теперь к демонам относились серьёзно, и над могилой — темницей — воздвигли храм, чтобы монстр никогда не обрёл свободу. Ину Яша мог бы рассказать людям, что их никогда — очень ненадёжная величина. Мог бы поделиться памятью о том, чем заканчивали храмы, построенные на костях демонов. Мог бы, но зачем, если Сешимару сам не один век напрашивался на небытие, устав хоронить потомков Рин, ставшей ему дочерью. Сешимару заслужил свой смертный сон, свой отдых. Он не давал никому никаких обещаний. Поэтому Ину Яша ничего не сделал, только держал Дзякена в подвале, чтобы тот не побежал делать что-нибудь вместо него. Кто бы мог подумать, что зелёная мелочь окажется такой верной. Кто бы мог подумать, что сам Ину Яша будет волком выть. Но они могут и подождать… — Слышишь, Дзякен, успокойся, этот храм слабее стрелы, долго не простоит, даже если этому ублюдку вздумалось вздремнуть и лень ломать. Люди сами справятся. — Это ты ублюдок, а Сешимару-сама!... —Да-да, конечно, — он отмахнулся, эти причитания он слышал так часто, что сам мог подрабатывать Дзякеном, всё наизусть помнил. Осталось всего сто лет. Так много, так мало. И он вновь увидит её. Не имея шанса подойти, не имея права вмешаться. Но хотя бы увидеть её, прежде чем наступит время держать слово. А там и время будить глупого старшего брата скоро подойдёт, вряд ли Рин заставит ждать себя ещё дольше. Реинкарнация — не тот же человек, Ину Яша знал это лучше любого другого, он любил двух разных женщин, но ещё лучше он знал, что если чья-то душа тебе дорога, ты будешь приходить к ней раз за разом, вновь и вновь. И грех терять новый шанс, даже если за ним снова не ждёт ничего, кроме веков одиночество. Тёплый ветер мягко касается его волос, и полукровка беспечно улыбается: проживи жизнь с человеком — и ты научишься любить жизнь так же, и переживать горе так же. И ждать, и верить, и знать, что чудеса — это то, что непременно существует в этом мире. Ветер подымает пыль и листья высоко в небо, и ему кажется, что высоко над землёй пролетает призрачное перо Кагуры: — Если ты была ветром, если стала ветром… Ты ведь тоже ждёшь для него чуда. Для вас обоих. А что им — живым и мёртвым — ещё остаётся, раз уж вышли из легенд и сказок?
Её мать была сильной женщиной. Она делала вид, что всё в порядке. Что дочь просто уехала так далеко, что ни дозвониться, ни отправить письма. На самом деле, она, конечно, понимала, что её дочь уже давно мертва, как бы долго не продлилась её жизнь. На самом деле, ей, конечно, хотелось быть рядом, хотелось увидеть внуков, хотелось… участвовать в жизни Кагоме, и уж, конечно, не хотелось отпускать её в неизвестное и опасное прошлое. Она была очень сильной женщиной с подбитыми сединой волосами и очень понимающими глазами. И когда они столкнулись, случайно, действительно, случайно, только улыбнулась и предложила зайти на чай. — Простите, — Ину Яша отвёл глаза. — Вы ведь не разминулись, правда? — она мягко провела рукой по его щеке, успокаивая, утешая. — Нет, — он улыбается невольно, вспомнив, какими тонкими и родными были её пальцы, когда он держал их в ладони после трёх лет разлуки. Как от неё горько пахло травами, когда вечерами она расчёсывала волосы, а потом ложила голову ему голову на плечо, засыпая. Как они выбирали имена детям, как… целая жизнь, целый век — с ней. — Но я забыл, что её можно дождаться в этом времени. — Решал не ты. Идём в дом, я о многом хочу тебя расспросить. А он шагает вперёд и, неожиданно для самого себя, обнимает её. Кроме этих людей и запертого храмом брата у него и не осталось никого. А он слишком долго ждал, и слишком долго смотрел издалека. Матери они ведь… должны понимать. Даже не свои, если даже Муона могла, то уж мать Кагоме… Её рука легко опустилась ему на макушку. Она действительно понимала.
— Эй-эй, Ину Яша, — Сота вваливается в квартиру, на ходу разуваясь и зажав документы подмышкой, — ты слышал, ураган совсем разломал тот храм… ну, который хотели реконструировать… — А, вот как, — полудемон потянулся и упал спиной на пол, всем своим видом давая понять, что шевелиться не намерен. Они и сами не знали, почему в итоге он поселился у съехавшего на квартиру Соты. То ли потому, что тому было непривычно жить одному, то ли потому, что его мать беспокоилась, то ли потому, что так в будущем было бы легче выполнять просьбу Кагоме (интересно, кем мелкий паршивец будет представлять его невесте и как это вообще будет выглядеть). То ли потому, что шурин действительно умел попадать в проблемы, из которых его нужно было спасать, а то до племянников можно было и не дожить. — Это всё, что ты можешь сказать? – Сота не то чтобы удивлён или возмущается, он привык к Ину Яше, которому плевать почти на все события современного мира, но к подомным новостям всё-таки проявлял какое-то внимание. — Нуууу, — жёлтые глаза страдальчески посмотрели сначала на Соту, потом на часы, потом в окно, где, не останавливаясь третий день подряд, шёл дождь, не как из ведра, но из ведёрка — точно. — Ладно, ты прав, надо пойти и встретить, поздороваться… Ты не против гостей? Хотя вряд ли он согласится сюда прийти… — Кто? — Сешимару. — Твой брат? Погоди, почему так внезапно?! — Ты же сам сказал, что ураган окончательно разрушил тот дурацкий храм, значит, его больше ничего не удерживает. — Э?! Ты раньше не рассказывал об этом! Ину Яша задумчиво отряхивал одежду, и потому ответил слегка рассеянно: — Я надеялся, что твои реставраторы всё-таки успеют раньше, но как тут не уверовать в Кагуру… Ладно, я пошёл. — Зонтик возьми, — кричит ему в спину Сота. И уже потом, в окно: — Конечно, я буду рад гостям. Даже если это твой брат! Ину Яше на секунду хочется вернуться и уточнить, что значит это «даже», но потом он отметает эту мысль. Нужно бы поторопиться. Пока Сешимару никого не убил. Пока никуда не ушёл. Они не виделись больше века, и Ину Яша не знал чего хочет: подраться, поговорить, разойтись в разные концы, ставшей за последние десятилетия слишком тесной Японии… Но знал, что решать это нужно вдвоём. Кроме них никого не осталось из тех, чью судьбу пятьсот лет назад переломал Шикон. Это почти ностальгия. А ещё, им есть кого помянуть – вместе.
Мечта - это крылья, жизнь - аэродинамическая труба
Название: Рука не качавшая эту колыбель Автор:Сумасшедший Самолётик Фандом: ИнуЯша Пейринг:Нараку(Онигумо?) / Санго Размер: 396 слов Предупреждение: в каноне никто и не думал... От автора: ...а Лётик подумал.
читать дальшеУ неё мягкие волосы, хрупкая фигура, огромный бумеранг, убивающий демонов и женские наряды между охотами на кровожадных монстров. А, и ручной демон вместо ручной кошки и ездовой лошади разом, разумеется. Он убил её семью, уничтожил её дом, почти отнял и её собственную жизнь. И звал возвращаться к себе, отправляя на убой. Обещал позаботиться о ней. Она возвращается раз за разом: убить, вернуть брата, отомстить за боль и смерть. Он заботливо превращает её жизнь в кошмар, нежно вытягивает нервы и улыбается, разливая в воздухе и душе яд. У него ломко вьющиеся волосы, сотня жизней, нет сердца и душа то ли демона, то ли человека, что хуже демонов, но он помнит запах сырой земли пещеры, в которой могучая жрица дарила ему своё снисхождение, называемое милосердием. И от рук выбравшейся из могилы охотницы пахнет так же - сырой землёй, отчаянием, ненавистью и жаждой крови. Жизнью. Онигумо в нём знает – она убьёт тысячи демонов, чтобы выжить и исполнить своё желание, в то время как он – отдал им всё для того же. Нараку знает за обоих – ни одно из желаний не будет исполнено. Никого из них троих – и никогда. Знает, но не помнит об этом, запивая забвением глухой тоскливый вой. У неё сосредоточенный взгляд, прямая душа, способная на предательство, но не способная уворачиваться от расплаты. Он знает, что кара никогда её не постигнет – повинную голову меч не сечёт. Даже меч демона. А может быть, ей просто повезло – или не повезло – на двух братьев, разных как две стороны монеты, но всегда – одной и той же монеты. Он знает, что мягкость её волос оплетает руки, проклятые смертью третье поколенье подряд, и смеётся про себя, меня в очередной раз тело, в надежде вырвать из себя человека, которому ничто человеческое не чуждо, вырывая собственное сердце – жестокое, холодное, кроваво-безжалостное. И снова вспоминает запах земли, запах его тюрьмы-могилы-колыбели, которым пахли её руки. Если б эта рука качала его колыбель… Но охотницы в платьях заводят двухвостые комки шерсти, а не человекоподобных членистоногих, но он родился раньше на пол века, но он жаждал других рук, волос, глаз – смертоносных для него, очищающих его от тьмы и зла, которые единственные им и были. Так почему, исчезая, видя перед собой в последней предсмертной вспышке и свет свой, и гибель свою из той, человеческой ещё, памяти, он слышит пьяный и неистребимый дух влажной раскопанной могильной земли. Она всегда возвращается – убить, отомстить, забрать принадлежащее ей по праву. Она всегда возвращается – убивает, мстит, забирает. И приносит с собой память об истоке его. О, если б только эта рука качала его колыбель…
Мечта - это крылья, жизнь - аэродинамическая труба
Название: Бренди со вкусом... Автор: Сумасшедший Самолётик Бета: Родаши Канон: Stigma Размер: драббл (430 слов) Пейринг/Персонажи: Аист, Бренди Категория: гет Жанр: ангст, драма Рейтинг: PG-13 От автора: а вот за существования этого драббла (очень важного лично для автора) я команде благодарна безумно, потому что если бы не они, я бы его могла так никогда и не написать, а в нём - зацепившая меня одной улыбкой женщина, первый и самый запомнившийся Лётику персонаж Минекуры.
читать дальшеУ этого города, её мира, вкус пыли и бренди, который она пьёт, как наркотик для души. У этого города рыжие дороги и дома, как на старых фотокарточках с солнечными пейзажами. Но ей кажется, что это просто ржавчина, выступившая на поверхности любимого пистолета самоубийц, который каждый день прикладывается к чьему-то виску с обреченностью последней надежды на убойную дозу анестезии. У этого города ритм рюмок, стучащих о стол, и щёлкающих затворов. Мир статичен и неизменен, почти вечен, как временное решение, и пыль пропитывает её тёмные, всё ещё не тронутые сединой, волосы, окружает её, как войска осаждённую и павшую крепость, в которой сопротивление не погасло только в парочке домов, пропахших алкоголем, горчащим на её губах. Это не должно было меняться. В её мире, в этом городе, нет места переменам. Но вот они – стоят рядом, смотрят сверху вниз, но не свысока – пахнущие кровью, её перемены. Это так странно, что есть что-то кроме пыли и бренди вместо помады на её губах. Что-то красное, солоновато-горькое, тягучее. Она улыбается ему и предлагает сделку: «Я сделаю это, если ты купишь мне бренди». «Купи мне бренди, я хочу запить кровь, которую ты принёс с собой»,– так надо было сказать, если бы ей захотелось быть честной, но честность исчезла из мира ещё раньше синего неба, горячего солнца и других ненужных практичным людям вещей. Он был такой же пустой, как она, и улыбаться ему было легче, чем зеркалу, в котором при должном воображении любая девушка может увидеть себя красивой. Глухой голос, потухший взгляд… Она бы предложила ему развлечься, если была бы моложе, а так – только расслабиться. А потом он целовал её, слизывая с её губ оставшийся после выпивки алкогольный привкус, называл её «Бренди», вызывая улыбку – шалую и лёгкую, молодую, как каждый рассвет, спрятанный за серыми облаками. И выпил бренди её души до дна, залпом, одной ночью, разлив по мостовым её крепости свою тёмную, дымящуюся кровь, погасившую последние очаги сопротивления. Равный обмен? Она не знала, слушая, как закрывается за ним дверь со стуком поставленного на стол стакана. Ей уже нужна новая доза – для души и тела. Но у мира теперь только один вкус – пыли, а город выцветает до металлически-серого. Наверное, кто-то счистил с него ржавчину, и он снова готов к работе по назначению. И тогда, в ответ на очередное предложение, привычное и не интересное ничем, кроме обещания ставшей бесполезной теперь оплаты, она улыбается снова, как тогда, когда стала для того, безымянного и ненужного, случайно проходившего мимо, дозой для души. И отвечает, что завязала. У этого мира, её города, ритм взведённых курков и выстрелов в упор… И вкус крови, смывающей с неё пыль, как вода из взорванной дамбы смывает расслабившихся победителей павшей крепости.
Мечта - это крылья, жизнь - аэродинамическая труба
Название: Для живых Автор:Сумасшедший Самолётик Бета: Родаши Канон: Wild Adapter Размер: драббл (402 слова) Пейринг/Персонажи: Комия Категория: джен Жанр: драма Рейтинг: G
читать дальшеКомия не любит собак. За то, что они могут прожить самостоятельно, за то, что ни в ком не нуждаются, кроме себя, за то, что всегда могут уйти от тех, кто им мешает. За то, что, несмотря на это, привязываются прочно и навсегда. За то, что верны по зову сердца, а не от отсутствия выбора. Комия не любил собак, потому что то, как жил он — было карикатурой с их жизни. Фальшивая преданность от слабости, фальшивая любовь из слабости, фальшивая помощь по глупости. Поэтому ему больше нравились кошки, привязчивые к месту, но равнодушные к людям, которые их кормят. Смотря на них, вечно падающих на четыре лапы и интересующихся исключительно собой, можно было не чувствовать собственной… ущербности.
У него были зелёные глаза, серый мех и абсолютно не кошачьи, собачьи какие-то, повадки. Он таскался за ним от подъезда до угла дома и обратно, ждал его возвращения в любую погоду и махал хвостом в абсолютно щенячьем ритме. И всё из-за какого-то пирожка, который Комия скормил ему в припадке задумчивости и нетрезвой сентиментальности. Сумасшедший город, даже животные в нём сходят с ума. А через месяц в Идзумокаи появляется Кубота Макото, который не похож ни на одного зверя, кроме бешеного, со странными привычками, бессмысленными интересами, мягкими повадками и жёсткими взглядами. Хоронивший никому не нужного котёнка «ради своего эго». Комия не думал тогда о — своём? — щенячьем коте. Ни одной секунды. Просто, сидя там, рядом с начальником (да, хорошее слово для обозначения Куботы-сан, нейтральное), и копая палкой могилу для другого, не успевшего вырасти кота, понимал, что всё, что мы делаем для кого-то, имеет смысл, только если делаешь это для кого-то живого. Например, помогаешь закончить не сделанное для важного тебе человека. Или неважного зверя. Главное — для живого.
— Мам, покорми кота, он голодный, — просит Комия, уходя. Не то чтобы он верил, что она не забудет за наркотиками и мужчинами, или не верил, что кот с собачьими глазами не найдёт себе еды самостоятельно, просто это был тот минимум, который он всё-таки мог сделать для четырёхлапого, уходя на несколько дней. — Хорошо, — отзывается его мать, устало улыбаясь и смотря затуманенными глазами ему вслед. — Возвращайся быстрее. Он кивает и не возвращается уже никогда. А его мать никогда не забывает покормить зеленоглазого кота и не думает, старательно изо дня в день не думает, о том, как жаль, что её мальчик не успел понять, что чтобы помогать кому-то надо и самому быть живым. «Поживём ещё чуть-чуть, Комия?» — думает она, касаясь пальцами серого меха. — «Надолго нас всё равно не хватит»
Мечта - это крылья, жизнь - аэродинамическая труба
Название: За гранью тонкого стекла Автор: Сумасшедший Самолётик Бета: желающие есть? Фандом:Flowers That Live in Water Герои: планируются все все четыре основных канона и нжп с нмп. Категория: пока джен, в будущем гет, слеш пока не планировался. Рейтинг: пока детский, дальше - как пойдёт. Жанр: повседневность, в некоторой степени АУ, вполне возможен ООС, романтика, юст и ангст в будущем возможны. Предупреждения: реинкарнации, будущее, в процессе. Размещения: мне скажите, пожалуйста, меня интересующиеся каноном очень... интересуют А так несите, если хотите.
Саммари: Когда-то жили два Короля-Дракона, Белый и Чёрный, проводившие жизнь в сражениях, влекущих за собой смену времён года. Но потом Белый Дракон пал и вернулся через столетия человеком, не желавшим вновь брать на себя судьбу дракона, предпочтя ей жизнь с земной женщиной. И тогда женщина, любившая Чёрного Дракона убила своего избранника. Убила? Дракон действительно может умереть? А человек, проживший с драконом столетия? И как долго дракон может жить простым человеком?
Она складывала самолётики из исписанных листов собственного дневника и запускала по направлению костра из опавших кленовых листьев. Завтра выйдет срок её зерна, подаренного ей белым драконом. Время протекло мимо неё, не заинтересовав и не взволновав. Без Изуми оно стало скучным, ничем не отличалось от уже прожитых ею столетий. Такие же люди, такие же горы, реки и рассветы. Точно так же ложатся чернила на бумагу. Точно так же бумага сгорает в огне. Единственное, что изменилось – это чувства. Вместо холодной уверенности за плечом теперь стояла тёплая грусть. Она не сожалела, нет, она хотела дать Изуми то, чего он так желал – равного. Но для этого надо было изменить Куротакао, дать ему прожить человеческую жизнь, как и белому дракону. Вот только ей в этом раскладе не останется места окончательно… В огонь влетел очередной самолётик, и Рикка улыбнулась. Ей не хотелось оставлять после себя воспоминания или напоминания. Некому и не зачем. Юзуру и другая Рикка были чужими и ненужными, хоть и знающими часть правды. Изуми… Нет, навязываться, вешаться ему на шею она и при жизни то не хотела, а уж после смерти. Уходить, так уходить, не оглядываясь и не сожалея. А её путь был хорош, в нём исполнились все её главные мечты. А мелкими можно пренебречь. Конечно, жаль, что она уже не увидит, каким вернётся Изуми, но это тоже к лучшему. Рикка не была уверена в себе настолько, чтобы не сомневаться в том, смогла бы она уйти тогда или нет. -Рикка? – у низенького, хорошо если по пояс заборчика стоял белый дракон. Она усмехнулась. Конечно, он пришёл. -Зашёл попрощаться? – девушка, женщина в теле девушки, встала с крыльца и подошла к гостю. Длинные чёрные, как вода в безлунную ночь, волосы струились по спине, тёплые карие глаза смотрели отстранённо, даже равнодушно, но достаточно дружелюбно, чтобы главный противник её любимого мужчины мог посчитать это за приглашение к разговору. -Ты всё же решила остановиться на этом? – он окидывает взглядом чисто убранный двор. Рикка за прошедшую неделю добилась идеального порядка во всём доме, постепенно обезличивая его, избавляясь от всех признаков царившей здесь последние годы жизни. -Да, - она опирается спиной о стоящее рядом дерево. – Это удачное время. Люблю осень. -Вот как? – Юзуру скользит взглядом по её спокойному лицу, на которое до сих пор так и не легли тени страха подступающей смерти. -Да, - Рикка склоняет голову к плечу, и вспоминает, что именно в эту пору её отдали невестой богу реки, а она сбежала со своей «свадьбы» к Изуми. Осень была прекрасна, как сон, как открытая дверь в счастливое будущее, рядом с ним. Осень стала рыжим счастьем и холодом безответности. Осень стала новой жизнью. Справедливо, что ей достанется и смерть. -Никогда тебя не понимал, - белый дракон качает головой. Он не договаривает, что за эти сорок девять лет она начала его почти пугать. Даже драконы не были так равнодушны к окружающему миру. Даже драконы не относились к смерти так спокойно. Но бояться он начал, когда понял, что Рикка Второй День Лета ВСЕГДА на стороне Изуми. И даже тогда – её интересовал только он. Юзуру не хотел понимать этого. Такие отношения, такие чувства походили не на океан, с которым сравнивают любовь – на бездну, в которую можно упасть и из которой нельзя выбраться. Белый дракон не хотел попадать в э ту ловушку, но и просто отвести от неё взгляд, как его жена, было выше его сил. -А ты всё же уговорил её поставить запятую? – женщина не сомневалась в ответе. Даже если дракон добр и не спорит с твоим решением, это ещё не значит, что ты не откажешься от своего мнения, которое ему не по душе. -Маки всего пять, - его улыбка – тёплое ранее лето и рассветное солнце на облаках. Он был влюблён, любим и не скрывал этого. Рикка улыбается. Да, их ребёнку всего пять и нельзя его бросить всего лишь из-за того, что хочется прожить «человеческую» жизнь. А тут стоит отказаться от решения один раз, а дальше и не заметишь, как забудешь о нём окончательно. Юдзуру всё же был старым драконом, который не позволит своему сокровищу выскользнуть из рук. Отпускать – удел людей. -Вот как. Удачи. Уверена, в следующий раз Маки тебя поддержит. Он улыбается ей в ответ. Рикка была моложе и неопытнее, но всё же куда старше его любимой жены. Эта Рикка понимала с кем говорит, и кого любила… любит. И не питает иллюзий о том, что они люди. Когда-нибудь, это поймёт и вторая Рикка, чьи волосы рассыпаются по плечам чистым снегом. А пока она ещё в плену своей юности, которой упивается Юзуру, как чистым глотком воздуха. С завтрашнего дня, в этом воздухе не останется тонкой горечи дыма догорающего костра. Завтра, Рикка Начало Лета шагнёт на круг перерождений, и они останутся вдвоём. Она улыбалась, глядя ему вслед. Вдвоём? Ну нет, она для этого отказалась от Изуми. Пусть эти двое наслаждаются желанным покоем, это её свадебный подарок. Но как можно было подумать, что это навсегда? Рикка засмеялась, отправляя в огонь оставшийся дневник. На веранде её ждало вино того года, в который они с Изуми встретились, и этот вечер станет маленьким семейным праздником – она, вино, воспоминания – в честь скорого возвращения чёрного дракона.
Рика сидела за пластиковым столиком и медленно пила молочный коктейль, чтобы успокоиться перед официальным распределением. Как и любая студентка-бюджетница на следующие пять лет она была над собой не совсем властна. По крайней мере, в вопросе выбора места работы. А, как показывала статистика, 85% распределённых не меняли в последствии рабочего места. Привыкали, врастали в коллектив, а то и создавали прямо там семью… Ну, последнего Рика особо не боялась, влюбчивой её назвать было тяжело, за шесть лет учёбы на её счету числился всего один не случившийся роман. Она, кажется, забыла прийти на свидание, увлёкшись подготовкой к лабораторной. Или к контрольной? Рика никогда не была гением, но искупала недостаток таланта к любимому делу прилежностью и трудолюбием. С одной стороны, будучи человеком практичным и по возможности трезво, для своего возраста, смотрящим на жизнь, она старалась сильно не загадывать на будущее, которое не могла контролировать. Но с другой – всё равно волновалась. Конечно, Рика не была последней дурой на курсе, так что вряд ли её отправят на какой-нибудь всеми забытый астероид следить за кислородными водорослями. Но и в первых строчках списка успеваемости её никогда не было, следовательно, ничего особо выдающегося ей тоже не светит. И теперь Мидзути Рика сидела в маленьком кафе на углу возле института и мысленно перебирала планетки среднего класса, которые были бы ей по статусу. Солнце поднималось всё выше, начиная припекать. Ещё четверть часа и яркие лучи уже будут слепить глаза. Рика бросила быстрый взгляд на настенные часы и со вздохом допила остатки коктейля, поднимаясь из-за стола. Проходившая мимо официантка профессионально улыбнулась и пожелала успешного дня, потом заметила значок студентки Инэанского Биологического Института и добавила об удачном распределении. -Спасибо, - голос у девушки был не очень громкий, но сильный, такой всегда хорошо слышно даже в больших аудиториях. Она глянула в зеркало, поправила отросшие уже ниже плеч волосы и решительно вышла на улицу. Через полчаса начнётся церемония, на которую она не могла опоздать ни за что в жизни, ведь это был её билет в будущее, возможность вырваться из семьи и заняться тем, чего всегда хотелось. На отведённом их группе квадрате на площади возле парадных ворот ИБИ её уже ждала Мари, сразу замахавшая руками при появлении Рики: -Наконец-то! Я уже волновалась, что ты проспала или хуже того, забыла, что сегодня выпускной и как обычно поехала на пары во второй корпус, - голос подруги и соседки по парте был бы красивым, будь он чуть менее звонким и громким, но Рика давно привыкла и только улыбнулась в ответ, оглядывая остальных сокурсников. Со многими она, возможно, видится в последний раз. А, возможно, что и со всеми. -Что ты, это было бы слишком даже для меня. После таких-то экзаменов. -А телефон почему не брала? – Мари постоянно приподнималась на носки, почти подпрыгивая от волнения и нетерпения. -Забыла, - честно призналась Рика. – Не до того было. Всё утро металась по комнате… -Ну да, как и все остальные. Ник вообще чуть в тапочках не пришёл, говорят. Сосед по комнате заметил. -Нику для этого не обязательно волноваться, - возразила Рика. – Это же Ник. -Тоже верно, - признала Мари и снова огляделась на быстро сделанную трибуну у ворот. – Ну, где же они? -Скоро будут, - Мидзути положила ей руку на плечё, откинув светлые, слегка рыжеватые волосы подруги за спину. – Успокойся, они всё уже решили. -Да знаю я, знаю. И как ты можешь быть такой спокойной? Рика пожала плечами. Сама она не считала себя спокойной, скорее наоборот, но не видела нужды демонстрировать это столь явно. А впрочем, её уже начинало отпускать. Мидзути знала, что это ненадолго, что когда всё закончится, у неё начнут подгибаться колени и дрожать пальцы. Но это потом, когда всё будет не только решено, но и известно ей. Когда никого не будет поблизости. По мнению Рики было что-то неприличное в публичной демонстрации своего волнения. Что-то исключительно неправильное и противоестественное. Мачеха говорила, что Рика снобка, как её мать. Отец, что не уверен в том, что она его дочь. Брат, что на таких, как она, приятно смотреть, но жить с ними рядом невозможно. Рике, на самом деле, было почти всё равно, если бы они ей не мешали. Но сегодня всё закончится. Наконец-то. Она уедет отсюда. И уже даже не важно куда, в дыру её не засунут, уж это её аттестат мог гарантировать, а остальное не имело значения.
Конечно, церемония началась с опозданием минут на двадцать. Иначе с ответственными мероприятиями просто не бывает (а вот опоздай хоть на полминуты на лекцию – и будешь жалеть об этом всю сессию). За это время даже пыл Мари иссяк, да и во взглядах остальных студентов начинало появляться «да отправьте уже хоть куда-нибудь, но отпустите с солнцепёка». Так что Рика заподозрила своих профессоров в недостойной таких увлечённых наукой людей расчётливости, направленной на корыстное умаривание студентов до той кондиции, когда возмущаться сил не останется ни у кого. Даже у хулиганов. Что поделать, инэанское солнышко – не самое любезное в известном космосе. Но всё когда-нибудь кончается, и ожидание, к счастью, - тоже. На трибуну, наконец-то поднялся ректор, чтобы поздравить всех своих выпускников с успешной сдачей последней сессии и объявить приговор. -Ник Рэйнор, планета Шаф, компания Роэрок. Всё правильно, лучшему выпускнику – один из лучших миров и открывающую хорошие перспективы компанию. Рика была в списке одиннадцатой, так что скоро пришла и её очередь. -Рика Мидзути, планета Земля, экспериментальное хозяйство Такао. Она с силой впилась ногтями в ладонь, пытаясь понять, повезло ей или наоборот. Распределение на Землю было своеобразным патом в партии. С одной стороны, с тех пор, как человечество стало расселяться по миру, Альма Матер постарались превратить в этакий биологический заповедник, видимо опомнившись, в качестве извинений за принесённые проблемы. С другой стороны, перспектив роста на Земле… ну, примерно как в хорошей, но тихой деревеньке. И теперь Рика пыталась понять рада она этому или разочарованна. «Нет, так неправильно, - одёрнула она сама себя. – Я, несомненно, рада. На Земле должно найтись, чем заняться. Это же, в конце концов, мир, чья биосфера восстанавливается после многократных экологических катастроф. Восстанавливается при участии в процессе людей. Это должно быть интересно. А возможность карьерного роста… если меня это так интересует, надо было слушаться отца и становиться достойной наследницей. Я хотела заниматься любимым делом? Что ж, получила уникальную возможность для этого». Рика распрямила плечи, расслабила руки и улыбнулась зачитывающему судьбы следующих студентов ректору. -Ты довольна? – заинтересованно спросила Мари подругу, никогда не говорившую о планах на будущее. -Да. Земля мне подходит, - голос Рики был отстранённым, как и её мысли, уже улетевшие в будущее. Теперь о нём можно и подумать.
***
Мари улетела ещё вчера. Её распределили в родной мир, и перед отправкой она всё время улыбалась, крутила головой, стараясь запомнить побольше мелочей мира, в котором прожила шесть лет, и махала Рике до последнего. Так что весь сегодняшний день Никай была предоставлена сама себе, до восьмичасового рейса, на котором должна была отправиться на место распределения. День был такой же солнечный, как и вся прошедшая неделя, и Рика провела его сидя на подоконнике с пачкой сока и печеньем, благо её комната была с теневой стороны дома. Зимой это угнетало, но, когда наступало лето, становилось настоящим спасением. В соседней комнате играла какая-то музыка, так что иногда её даже клонило в сон, но было бы обидно проспать вылет. В таком случае билет придётся покупать уже за собственный счёт и это съест почти все её деньги. Чемодан с вещами стоял рядом, и она упиралась в него одной ногой, как будто проверяя, что на самом деле не забыла его достать из шкафа и собрать. В голове было непривычно пусто. Последствие сессии, во время которой мозг успел перегреться и до сих пор не мог полноценно перезагрузиться. Рика надеялась, что к приезду на место работы это пройдёт. В конце концов, это была её не первая сессия, она привыкла. Просто расслабилась, да и в дороге можно будет спокойно поспать, не отвлекаясь на бесцельные размышления о предполагаемых ценах на Земле и возможности купить себе новый компьютер, потому что старый уже еле дышит после шести лет усердной учёбы. Будильник прозвенел ровно в пять, и Рика быстро спрыгнула на пол. Путь до гражданского космопорта занимал полтора часа, но лучше лишний час посидеть в зале ожидания, чем опоздать на пять минут из-за каких-то непредвиденных накладок. Добираться она решила пешком, не так уж и далеко, а чемодан оснащён колёсиками, да и не такой уж и тяжёлый. Зато можно в последней раз прогуляться под высокими местными каштанами, у которых как раз пора цветения. И они пылают алыми и лиловыми кострами над головой, разливая по асфальту слабый, резковатый, но приятный запах. Рика читала, что первые полтора столетия заселения космоса представителей инопланетных биосфер часто называли в честь земных видов за внешнее свойство. Порой – очень условное. Потом это как-то сошло на нет, просто оттого, что «землян», которые в каждой букашке искали сходство с родным миром, осталось не так много. Вернее, появилось много их потомков инопланетного происхождения, не столь зацикленных на колыбели человечества. Инэан был открыт гораздо позже этого периода, но так уж получилось, что главным ксенобиологом той экспедиции оказался землянин, чья жена была без ума от каштанов, так что он, увидев деревья с похожей листвой, назвал их Каштанами Маргариты на правах первооткрывателя. Рика коротко улыбнулась и вынула из волос пару лепестков. Потом посмотрела верх, прищурилась и, подпрыгнув, сорвала одну ветку. Копеечная стазис-колба, в которой предлагают хранить еду не даст ей завять до Земли, а там Рика попробует вырастить в горшке дерево. Вместо сувенира на память.
Аэропорт встретил её гулом и треском, в котором ей предстояло провести ещё полчаса до начала посадки. Рика оглянулась в поисках киоска с газетами и какими-нибудь книжками-однодневками. Но в местном «мукулатурнике» внезапно нашлась вполне приличное собрание старинных земных легенд, за которыми, пожалуй, можно будет скоротать не только время в зале ожидания, но и в полёте. Стоила она, конечно, не копейки, но Рика решила, что раз уж она летит на Землю, то ознакомиться с её историями – это символично и вообще к удаче. Открыв книгу на первой попавшейся странице, Рика прислонилась к стене, изучая странные и частенько не очень логичные верования своих предков. Иногда ей становилось интересно, сколько из этого могли переврать потомки, а сколько имело под собой основания, недоступные ей, выросшей в другом мире, а где здесь просто аллегории? Когда прозвучал сигнал на посадку для её рейса, Рика читала об обычае некоторых народов отдавать разгневанному богу реки в невесты красивую девушку, чтобы умилостивить его. Было на удивление жутко смотреть на сопутствующие иллюстрации. Будто за сердце кто-то взял. Так что к трапу она почти побежала, стараясь избавиться от мутных мыслей об утопленницах. Кресло было не очень мягким (ещё бы, третий класс, кто студентке лучше купит?), зато оно удобно откидывалось, и можно было проспать всю дорогу, если получится, и никто не разбудит. Тут Рика, конечно, преувеличивала, полёт должен был продлиться полтора суток, вряд ли она сможет так долго проспать, но всё же, всё же… почему бы не попытаться исполнить мечту всей сессии? Глаза закрылись сами собой, отдавая её во власть древнего божества Морфея, и Рика только крепче прижала к себе стазис-колбу с веткой каштана.
Вода шумела в ушах, рвала на части тело, а в груди тугим комком бились страх и злость, отчаяние и ненависти. Хотелось чтобы всё закончилось. Хотелось жить несмотря ни на что. Хотелось уничтожить тех, кто обрёк её на это. Всё было бесполезно. Вода не знала жалости. Вода не знала сострадания. Вода не знала милости. Жестокая, как ребёнок. Сильная, как божество. -Ты хочешь жить? -Да! – кто это спрашивает? Зачем? Разве это не очевидно? -Тогда жители страны погибнут. -Мне всё равно, - её голос срывается. Нет, ей не всё равно, она хочет этого, жаждет, едва ли не больше собственного спасения. Отмщения. Крови тех, кто посчитал её ненужной. И тёплые руки обнимают её за плечи. В них смысл, в них суть. В них она никогда не согреется. И это навечно останется её единственным желанием.
Рика проснулась с бешено колотящимся в горле сердцем и попыталась сесть, прийти в себя после странного ночного кошмара, от которого так ныло сердце. Пытаясь отдышаться, она запустила руку в волосы, убирая их с лица, невольно коснулась шеи… Там, во сне, в котором у неё были длинные волосы, ей казалось, что они сейчас захлестнутся удавкой, удушая её. Там было страшно… Девушка почти с ненавистью посмотрела на книжку с легендами и зло засунула её на дно чемодана, перевернув аккуратно сложенные вещи, но сил не было смотреть на эту макулатуру. -Гадость какая… - пробормотала она рассеянно, поднимаясь с жёсткой кушетки. Столовая была, кажется, прямо по коридору и там наверняка можно выпить чего-то успокаивающего и… согревающего, решила Рика, вспомнив как холодно было во сне. – Проклятье. В итоге через четверть часа она уже сидела за столиком в углу, грея пальцы о толстый, грязно серого цвета фарфор чашки чая с коньяком, и думала о том, что по приезду на место распределения надо будет подыскать место жительства подальше от воды. Впереди было ещё восемнадцать часов полёта, которые надо было как-то пережить.
Когда шлюз, наконец, открылся, выпуская пассажиров, Рика хотела сразу же выбежать на свежий воздух, не протравленный антисептиками, но это невинное желание разделяли между собой все пассажиры, так что сначала пришлось отстоять быстро двигающуюся очередь. Впрочем, вышли они не на улицу, а в крытый ангар, так что можно было особо не торопиться, всё равно пока не проверят документы и багаж всех прилетевших – никого не выпустят по правилам безопасности. Мидзути огляделась и быстро направилась к правой стороне, в стене который был не очень широкий выступ, на который можно было присесть в ожидании, когда погран-контроль дойдёт до неё. И заодно слегка успокоиться перед встречей с человеком компании, который должен ждать её на стоянке. Новый работодатель оказался достаточно заботливым, чтобы отрядить кого-то встретить новенькую иномирянку, прежде чем бросить её одну изучать новое место жительство, за что Рика была крайне признательна. После перелёта голова была тяжёлая от много раз очищенного, но всё равно в итоге застаивающегося воздуха и почти неслышного, но постоянного гула, давящего на уши. Так что попытка сейчас самостоятельно найти дорогу могла закончиться тем, что спать она в конце концов устроилась бы на какой-нибудь лавочке, если они тут встречаются. -Ваши документы, пожалуйста, - к ней подошёл мужчина средних лет в серой форме, и Рика протянула ему папку со всеми бумажками, про себя тихо молясь, чтобы никакая ерунда нигде по пути не выпала и не потерялась, иначе всё это растянется на долгие недели беготни. Нет, она была уверена, что всё собрала и ничего не потеряла, но… она просто волновалась, как большинство людей при столкновении с органами. -Всё в порядке. -Спасибо, - она улыбнулась. -Не за что, - и он обернулся к следующему человеку. Через полчаса Рика, наконец, смогла выйти на свежий воздух, пахнущий терпким морским бризом, и усмехнуться недавнему кошмару. Ну уж нет, никаких фобий из-за глупых снов. Тем более, что работать ей предстоит на острове. Она потянулась и, подхватив чемодан, направилась к стоянке, высматривая глазами, нужный номер автомобиля о котором её предупредили. А вот и он, светло сиреневого цвета, неизвестной марки, с цветными окнами. Рядом стоял высокий блондин, оглядывая толпу, к которому она и поспешила. -Здравствуйте, я Рика Мидзути, вы из компании? Светло-голубые глаза чуть расширились от удивления, но мужчина тут же справился с собой и приветливо улыбнулся. -Очень приятно, меня зовут Юзуру. Просто Юзуру, - открывая перед ней дверь. – Садитесь, тут недалеко. Рика вежливо кивнула и сделала, как её просили, решив не заострять пока внимания на первой реакции встречающего. Мало ли, ей могло показать, или может ему новенькую описывали иначе, или она на кого-то похожа. Или она потом об этом подумает потом, если это не случайность.
Через полчаса они подъехали к одноэтажному дому с пятью подъездами и красной, изрядно выцветшей, крышей. Юзуру протянул ей ключи с бляшкой «9»: -Здесь вы будете жить, если не найдёте ничего лучше. Третий подъезд, не перепутаете, - тёплая улыбка. – В восемь утра здесь проезжает автобус компании, так что проблем с тем, чтобы добраться до места работы у вас не будет. -Спасибо, это очень удачно, - Рика коротко поклонилась. – Спасибо, что подвезли. -Не за что, - ответил мужчина, возвращаясь за руль. – Вы же скоро станете моей коллегой, а мы стараемся поддерживать спокойную атмосферу на работе. -Это замечательно. Рика немного посмотрела ему вслед и пошла к своему подъезду. Во всём непонятном или том, что ей таким показалось, она разберётся потом. А сейчас её ждёт новая квартира, чай и кровать. *** Юзуру достал пачку сигарет и прикурил, едва свернув за поворот. Нужно было подумать и успокоиться. Рика… Тёмный обрез волос чуть ниже плеч. Спокойный, сдержанный взгляд карих глаз из-под длинной чёлки. Тонкие руки, уверенно сжимающие чемодан. Она была болезненно похожа на ту Рику, ушедшую от них, после смерти Изуми. Что-то во взгляде, в наклоне головы, выражении глаз. Только чуть мягче, чуть нежнее, чуть… свежее и беззаботнее. Сигарета безучастно тлела в пальцах, оставленная без внимания, но Юзуру было не до новой порции никотина. Он пытался понять, кажется ему это сходство из-за имени, или Рика Мидзути, действительно выглядит как Рика- Первый День Лета. Такой, какой она, наверное, была до встречи с Изуми. Бред? Или она вернулась? Рука замерла на полпути, и он так и не сделал затяжки. Мысли вязли, как мухи в меду, во вспыхнувших внезапно в душе страхе и надежде. А вдруг? -Нет. Это не возможно, - Юзуру тряхнул головой, отгоняя наваждение. – Он не погиб, как я, его убили. И Рика – обычный человек, ей нет пути назад. Я остался один. Со своей Рикой. И это – навсегда. У него есть жизнь, любовь, долг и вечность. Больше – ничего. Но ему достаточно. Зачем надежда в мире исполнившейся мечты? В мире. Мир – это и была его мечта. Сбывшаяся. И больше ему ничего не надо, ведь дома ждёт Рика. Его Рика. Навсегда. *** Рика села прямо на ковёр возле кровати, поставив рядом чай из пакетика и печенье, купленное ещё в столовой корабля из опасенья не успеть заехать в магазин. Разбор вещей не занял много времени, в виду их малочисленности, и теперь перед ней лежала купленная перед вылетом книга. Сейчас было смешно вспоминать, как нервно отреагировала она дурацкий кошмар. Подумаешь, волнение перед полётом и новым местом вылились в муторный сон по прочитанному только что сюжету, нельзя быть такой мнительной, тем более, что это совсем на неё не похоже. Лучше продолжить интересное чтение, с завтрашнего дня у неё будет куда меньше свободного времени. А пока можно потратить вечер на бесплотных духов и драконов, о которых рассказывали следующие главы. Истории казались забавными, пару раз Рика даже посмеялась над самым весёлыми моментами, когда люди обводили вокруг пальца наивных, как дети, духов. Когда часы показывали одиннадцать, книга была почти дочитана, и девушка решила пойти спать. Последние истории как раз помогут ей расслабиться после завтрашнего рабочего дня. А сегодня надо выспаться.
Вода качалась над ней искажённым небом, лаская глаза мягкими переливами света и тени, успокаивая. Вода призраком любимых рук мягко давила на плечи, опуская на дно, к нему, к его горьким на вкус улыбкам и взглядам в сторону. Вода никогда не обещала ей надежды, зато, играя её длинными тёмными прядями, жестокая и честная, как ребёнок, никогда не пыталась обмануть. Такая же, как её хозяин.
Она проснулась за четверть часа до того, как должен был прозвенеть будильник, и всё оставшееся время пролежала, глядя в потолок в попытках вспомнить ускользающий оттенок глаз, виденных во сне. Тёплых, как весеннее солнце, равнодушных, как свет люминесцентных ламп, жестоких, как лесной пожар. Далёкий и, во сне казалось, что очень красивый. А теперь она мучительно пыталась подобрать нужный оттенок. Резкая трель дешёвых часов прервала глупые, полусонные размышления, и Рика, выбравшись из-под одеяла, прошлёпала босыми ногами на кухню, отделённую от комнаты чисто символически, фактически же, они сливались в одно помещение. Даже удобно, если смотреть на всё позитивно, а солнечное утро этому способствовало, как никогда. На завтрак девушка соорудила себе сладкий крепкий чай – глаза были более мягкого и светлого оттенка – и по-быстрому сунула в рот последнее печенье. Потом заскочила в ванну, на скорую руку привести себя в порядок, по-быстрому залезть в джинсовое платье до колен тёмно-синего цвета. Осталось подкрасить глаза водостойкой тушью, мазнуть бледной помадой по губам и собрать волосы в высокий хвост на затылке. Теперь только сумочку в руку, и можно выбегать за дверь, торопливо проворачивая ключ в замочной скважине. До автобуса оставалось пять минут и пятнадцать метров до остановки, так что быстрый шаг Рика выбрала просто в силу студенческой привычки к выходу в самый последний момент и из опасения, что автобус не обязан приезжать ровно по часам. Он, в общем-то, и не приехал, опоздав на добрые десять минут, за которые Мидзути успела перекинуться парой слов с проходившей мимо старушкой и узнать, где здесь неподалёку магазин, в котором можно будет скупляться. -Мы не опоздаем на работу? – уточнила она на всякий случай. -Если повезёт – нет, - утешил её водитель. А сидящий рядом с водительским креслом рыжий парень радостно улыбнулся и подмигнул: -Вообще-то у него прозвище «неудачник». -Чтобы не сглазить? Оба засмеялись, и рыжий показал ей большой палец. Видимо, это должно было означать одобрение, судя по его выражению лица. -А ты молодец, оптимист. Но вообще, ты почти права! -Это из-за созвучной фамилии, - пояснил водитель. – А все – очень тактичные люди, как понимаешь, красавица. Рика улыбнулась и украдкой посмотрела на часы. Если бы она, хотя бы знала, как далеко находится здание компании, чтобы иметь возможность прикинуть необходимое время, было бы спокойнее. Рика, по крайней мере, могла бы иметь собственное мнение на счёт своего возможного опоздания. За окном мелькали колоннады деревьев, отгораживающих проезжую часть от тротуара. Утреннее солнце просвечивало молодую листву насквозь, падая на землю светло-изумрудными лужицами света, перетекающими друг в друга, как блики на водной глади. В приоткрытое окно залетал свежий воздух, пахнущий недавно скошенной травой и выпечкой, наполненный звуками редких машин и лая чьих-то собак. Рика прислонилась лбом к стеклу и следила за проносящимися мимо домами, полуприкрыв глаза. Этот новый мир, колыбель человечества, напоминающая теперь тихий городок или даже деревеньку, гнездо, из которого давно улетели все птенцы, входил в неё мягко и уверенно, проникая в каждую клетку и сворачиваясь тёплым пушистым клубком в груди под сердцем. Она влюблялась и старалась насладиться этим чувством, как изысканным лакомством. Здесь ей жить и работать пять лет. Достаточный срок, чтобы добиться взаимности от этих улочек.
Это утро началось с тихого гула компьютера, и Рика слегка поморщилась, прежде чем открыть глаза и посмотреть на мужа. Он сидел, слегка сгорбившись, за низким журнальным столиком, сосредоточенно глядя в слабо светящийся монитор. Лёгкая улыбка коснулась уголков её губ: -Ты опять работаешь? Он кивнул и поднял на неё свои тёплые глаза. -Проснулась? Вовремя. Рика посмотрела на висящие над кроватью часы. Действительно, уже пора собираться, скоро начнётся рабочий день. Всё же удобно жить на работе, не приходится тратить лишнее время на дорогу. Хотя и есть риск жить в собственном кабинете. Но это не про них, после стольких столетий приходит понимание, что всё сделать невозможно, а значит не стоит забывать жить. Рика выскользнула из-под тонкого одеяла и обняла Юзуру со спины. -Куда ты отправишь новенькую? – он погладил её по руке, не отрываясь от изучения графиков. -Мм… водоросли? – Рика задумчиво потёрлась подбородком о его плечо. -Скучно, - заметил Юзу и обернулся к ней. – Не жалко? -Зато спокойно, - возразила девушка. - Пусть сначала привыкнет, а там посмотрим. Тем более там всё равно не хватает рабочих рук. Дракон кивнул и поцеловал её, мягко и нежно, но она отстранилась. -Нам надо собираться, а то опоздаем. -Да, - Юзуру скользнул взглядом по её фигуре и выключил компьютер. – Ты права. *** Рика ждала новенькую, проглядывая отчёты лабораторий за прошедшую неделю и думая о том, что неплохо было бы заварить себе чай покрепче. Дверь скрипнула совсем тихо, но она сделала в уме заметку распорядиться о том, чтобы петли смазали, и подняла взгляд на вошедшую девушку с тёмными волосами, заколотыми на затылке так, что всего несколько прядей падали на спокойное, заинтересованное, чуть настороженное, но уверенное в себе и окружающем мире лицо. Такое знакомое, что холод пробежал по спине: вот сейчас улыбка дрогнет, превращаясь в насмешливо-злую, может, даже злорадную «Не ждала меня уже?», исчезнет это незлобливое спокойствие… Неужели Юзуру ей соврал, когда сказал, что ЭТА Рикка отказалась от Золотого Зерна? Но зачем? Разве она давала какой-то повод, чтобы скрыть, нет, целенаправленно соврать? Нет-нет, боже, какой бред ей в голову лезет. Она же сама видела её труп, присутствовала на похоронах. Она помнит, как шумели золотые кленовые листья над её могилой, подбрасываемые вверх холодным, промозглым ветром. Она сама, лично, осмотрела её дом, в поисках чего-нибудь, что Рика Первый День Лета могла оставить после себя. На память. О том страшном, удивительном, нереальном, чем стала её искажённая, изломанная любовь. И не нашла ничего. А Юзуру совсем не удивился. Сказал только, что тоже не захотел бы оставить ничего Чёрному дракону, окажись он в таком же положении. Впрочем, её Юзуру и не оставил своему врагу ничего. Ничего, кроме короткого имени – Рикка. Связав его этим именем. Сейчас, по прошествии веков, Рикка понимала, что Куротакао не был злом, он был таким же, как и они с Юзуру. Избегающим одиночества, желающим спокойствия и стабильности мира, пусть и облечённых для него в вечные сражения. Они, все трое, ставили свои желания превыше всего. Эта мысль до сих пор была для Никайдо неприятной, но отмахиваться от неё было бы… неразумно. Стоит помнить, что все они – эгоисты. А ещё стоит вспомнить, что перед ней стоит новенькая, уже настороженно смотрящая на начальницу, а не призрак прошлого. -Я Рикка Мидзути, - наконец представилась девушка, как только она отвела от неё взгляд. -О… Рикка? – Никайдо несколько натянуто улыбнулась. – А мы тёзки, я Рикка Никайдо, заведующая отделом практических исследований. Мидзути (боги, такие совпадения действительно бывают?) после секундного колебания пожала протянутую руку и улыбнулась в ответ. -Очень приятно. Рада работать под вашим началом. И, кажется, новенькая действительно была рада. Вряд ли работать под её началом, но работать – может быть. Рикка прикрыла глаза, ещё раз взвешивая своё решение о рабочем месте для лаборантки. Нет, ничего не должно было измениться только из-за того, что та напомнила ей прошлое, до сих пор не забытое, не смотря на прошедшие годы. -Вот, заполните эти бумаги, - Никайдо протянула три бланка, вспомнив, что ещё век назад так легко никто от монстра под именем бюрократия откупиться не мог. А сейчас? Нет, она знала, что там, во внешних мирах, где жизнь кипит, всё осталось так же, но здесь, на затихшей, опростившейся до провинциального захолустья Земле всё стало проще и естественнее. Логичнее. Мидзути вписывала нужную информацию в графы быстро, почти небрежно, летящим почерком, похожим на взлетающих птиц. Её начальница хмыкнула, если характер у новенькой такой же – долго с водорослями она не провозится. Или наоборот. Но золотой середины ждать не стоит. Или это говорят ассоциации с той, с Риккой Начало Лета? -Всё, - голос лаборантки рассыпался стеклянными шариками по комнате, простоватым звоном, обыденной уверенностью. -Замечательно. Вот Ваше удостоверение. Она быстро скользнула глазами по документу, улыбнулась понимающе. Никайдо развела руками: -Извините, сначала водоросли, привыкнете, а там посмотрим куда вас. -Нет, - спокойно качнула головой Мидзути. – Водоросли это тоже очень интересно. И с водой связано. -Любите воду? -Да. Я пойду? -Конечно. Когда лаборантка вышла из кабинета, Рикка откинулась в кресле и закрыла глаза. Юзуру уже встречался с новенькой. Но ничего ей не сказал. Почему? Не заметил сходства? Или был не уверен в том, что ему не показалось? Или хотел узнать её собственную реакцию? Рука потянулась к телефону, чтобы позвонить, спросить… и остановилась на полпути. Она уже не доверяла Юзуру так безоглядно, как в юности. Всё ещё любила. Всё ещё готова была умереть ради него. Жить ради него. Но доверие протекло между пальцами, как вода, к которой Никайдо теперь старалась не приближаться без необходимости. Показать ему слабость? Хотя бы намёк на слабость? Нет! Если это возможно – никогда! Не теперь. Со временем к ней пришло понимание того, что старый дракон легко может использовать всё это, ради достижения желаемого результата. Разве само то, что они живут здесь и сейчас, не было доказательством этого? Рикка рассмеялась. Боже, до чего она докатилась. Любить, не доверяя – кошмар-то какой. Телефоная трель оборвала неуместное веселье. «Юзу-тян» - высветилось на дисплее. Ну, конечно! -Да? – Никайдо даже не попыталась скрыть раздражение в голосе.
Юзуру отключил телефон и потёр переносицу. После разговора хотелось курить или напиться. Или совместить. Или подраться, но с людьми это чревато слишком серьёзными последствиями для оппонентов. Он не понимал, на что разозлилась Рикка, что он сделал не так. Зажигалка сработала только с третьей попытки, и дракон быстро прикурил. Ему надо было ехать в «ЭйаНер», договариваться о новом оборудовании и обслуживающем персонале для него, поэтому времени на отдых особо не было, но на сигарету – вполне. Что же изменилось в них? Кто допустил ошибку? Впрочем, это как раз понятно, вина за случившееся была на нём, это он из них двоих был долгожителем. Он должен был понять, какой ломкой для малышки окажется бессмертие, каким грузом ляжет на её плечи. И суметь помочь, суметь стать её опорой, её крыльями. А он… он просто упустил этот момент. Слишком одержимый страхом потерять её, бросил все силы на то, чтобы удержать её в этой жизни, и забыл о том, каково это – хоронить, хоронить, хоронить… Людей, эпохи, обычаи… Каково это: становиться плоть от плоти почти мифологических для современных людей времён. То, что Рикка стала злее, раздражительнее, недоверчивее – его вина. А вот то, что она всё ещё его любит, - её заслуга. По губам скользнула мечтательно-глупая улыбка. Эта размолвка, не размолвка даже, так, несовпадение настроений, оно мимолётно, несущественно, ведь вечером он снова сможет её обнять.
Госпожа Катрина Оллан, владелица «ЭйаНер» владела потрясающей улыбкой – мягкой, располагающей, немного робкой. В сочетании с лучистыми глазами, и волосами подобными туману, подсвеченному первыми лучами солнца, льющимися ей за спину мягкой волной, образ слабой женщины, оказавшейся у руля компании по чистой случайности, получался полным. Попадались, пусть и всего на пару секунд, даже те, кто давно был с ней знаком. Вероятно, эта женщина могла бы стать опасной акулой бизнеса, но сама она предпочитала владеть некрупной компанией, работающей в основном в пределах их города, и не предпринимая никаких попыток расшириться. На вопросы коллег, Оллан отвечала, что слишком ценит покой и свободное время, чтобы гнаться за прибылями, которые не будет успевать тратить. Обычно она не принимала посетителей сама, за исключением тех случаев, когда это были её «старые друзья». Юзуру как раз попадал в эту категорию, с «ЭйаНер» они сотрудничали давно и успешно, так что в каком-то смысле это, наверное, действительно можно было назвать «дружбой». Правда тогда получалось, что госпожа Оллан вкладывает в это слово ещё более извращённое значение, чем Изуми. -Здравствуй, здравствуй! – в этот раз она встретила его, стоя у окна в пол оборота, светясь этой своей неповторимой улыбкой, одетая в романтичное платье кремового цвета, с широким воротником и пышной, многослойной юбкой до колен. – Проходи, чай будешь? Я как раз заварила новый сорт, подарок от коллектива на юбилей компании. Очень неплохой сорт. Или ты, как Кевин, предпочитаешь кофе? -Нет-нет, чай – это замечательно, - поспешил успокоить он, тем более, что ему действительно хотелось пить, а чай подавали в чашках побольше. – Без сахара. -Я помню, - хозяйка кабинета принялась разливать чай, не заботясь о том, как странно это выглядит за письменным столом, заваленном бумагами. Юзуру пробежал по ним быстрым взглядом, и отметил про себя, что ничего действительно важного в них нет. Кажется, госпожа Оллан просто создала своеобразную декорацию для их разговора. А может, действительно занималась сейчас мелочами и решила не убираться. А может что-то ещё. Все попадаются на улыбку и светлые глаза, либо веря всему, либо не веря ничему, но и так, и так, оказываясь в шёлковых и ласковых тенетах прекрасной директрисы. Юзуру мысленно усмехнулся. При всём его опыте, человеческая… извращённость сознания до сих пор поражала. Смертные как будто стремились прожить столько же, сколько и драконы, пусть даже в иллюзорном мире своих фантазий, расчётов, масок. Сколько жизней для себя они придумывают ежеминутно и тут же их разрушают? С людьми никогда не было скучно, с ними всегда было – странно -Я хотел договориться о закупке и установке вашего оборудования для нового отдела, - перешёл к делу Юзуру, сделав первый глоток. – М-м, действительно изумительный чай. -Ах, вот так ты всегда, никогда не зайдёшь просто в гости, а ведь мы так давно знакомы, нехорошо забывать о друзьях, - с укоризненным вздохом произнесла госпожа директриса, поправляя волосы. Они были знакомы пять лет, действительно, не так мало, но отношения у них были сугубо деловыми, что не предполагало особой дружбы… впрочем, стоило помнить, что это понятие леди Оллан понимает своеобразно. По крайней мере – в слух. -Дела, госпожа, - покаянно опускает голову Юзуру. Нет смысла спорить и пытаться прервать игру. Его просто не поймут, а непонимание директрисы Оллан обычно выражается в повышенных ценах на её товар. Оно ему надо с их ограниченным бюджетом? И вот так с этой женщиной постоянно – вроде и не смертельно, а проще сыграть по предложенным правилам, ведь и не хотят от тебя ничего сложного или требующего каких-то усилий, вложений, рисков… А через какое-то время, понимаешь, что привык подыгрывать ей всегда, уже не замечая. И ничего, казалось бы, конкретного госпожа Оллан ни от кого не хочет, и никого, как бы, не использует, и уж, конечно, не подставляет. Наверное. По крайней мере пока. Но все привыкли, что легче сделать, как больше нравится женщине с мягким серым взглядом, чем объяснять ей в чём она не права. Вот и выходило, что права она всегда. -У мужчин всегда дела, - замечает Оллан, а Юзуру выразительно смотрит на лежащие по всему столу бумаги. Женщина улыбается, и складывает руки на столе, становясь серьёзной. -Ты ведь пришёл не за тем, чтобы договариваться об оборудовании, верно? – она чуть наклонила голову к плечу. – Точнее, не только о нём, из-за такой ерунды, последние два года ты ко мне лично не приходишь. По крайней мере, не сразу. Юзуру? Дракон улыбнулся. Это не он не ходит, это слухи ходят. Но Оллан права, он пришёл не только из-за оборудования. -Нам понадобится постоянный обслуживающий персонал для них, госпожа Оллан. Нет-нет, не стоит так хмуриться, я прекрасно знаю, что вы не практикуете подобного, но и вы прекрасно знаете, что у меня просто нет другого выхода, как просить вас об исключении. Конечно, другой выход был, но… Он надеялся, что попытка договориться с «ЭйаНер» выйдет дешевле и проще. Катрина была женщиной незлой и в помощи близким не отказывала, если те были готовы за это платить. «Такао» было готово платить. И даже немного рисковать. Леди Оллан подняла бровки домиком: -Юзуру, ты же выкручиваешь мне руки! Разрываешь моё слабое сердце! Тебе не стыдно пользоваться моей добротой? -Но госпожа, я предлагаю вам выгодную сделку, - понизил голос дракон. Наверняка она догадалась. «ЭйаНер» занимался установкой сложного оборудования и его обслуживанием. Но это всегда были разовые вызовы, оговоренные профилактические работы… Специалисты компании госпожи Оллан не работали в других фирмах постоянно. И нарушать это правило только из-за внутренних сложностей экспериментального хозяйства никто бы не стал, это понимали и Юзуру, и Рикка. Но… у Катрины Оллан тоже была вечная небольшая проблема: практика и опыт молодых специалистов. Их надо было на ком-то учить, и это всегда превращалось в головную боль директрисы. «Такао» же со своей стороны, в ответ на уступку со стороны «ЭйаНер», был готов согласиться на то, чтобы до 70% специалистов, выделенных им, были стажёрами. Юзуру нужны люди, Катрин нужен полигон для тренировок своих специалистов. У них есть общие интересы. Возможно, именно поэтому они и были «старыми друзьями». Улыбка госпожи Оллан стала мягче шёлка, и Юзуру понял, что торг начинается. И что у него есть шансы получить желаемое. У них обоих есть шансы. Осталось лишь выяснить степень успеха.
Мечта - это крылья, жизнь - аэродинамическая труба
Название: Дождались Автор:Сумасшедший Самолётик Бета: здесь могла бы быть ваша реклама Размер: драббл, 311 слова Канон: Ноблесс Пейринг: Рейзел, Франкенштейн Категория: джен Рейтинг: G От автора: было написано на ноблес-однострочники
читать дальшеРей сидит и пьёт чай, вспоминая, как пол тысячелетия назад так же проснулся и встретил потрясающих человеческих и не очень существ, которые раскрасили его жизнь новыми — не серыми — красками, наполнили мир смехом и голосами, взамен ветра и шелеста дождя. Франкенштейн сказал, что его сон не стал причиной того, что их не смогли защитить от Союза. Значит, они прожили свою жизнь и умерли, в мире и покое. Этому надо было радоваться, но Рейзел чувствовал несправедливую обиду и досаду, что они не дождались его. — Мастер? — Франкенштейн появился на пороге как всегда верной и бесшумной тенью. Виновник того, что Рейзел привязался к тем, кто не мог идти с ним весь его долгий срок жизни. — Да. — Всё готово, чтобы разбудить детей, хотите поприсутствовать? — … — … — Франкенштейн? Слуга вздохнул и пожал плечами с каким-то досадливым смирением перед жизнью: — После того как вы уснули, больше некому было стирать их воспоминания, так что они сначала узнали про ноблесс и оборотней, потом и про вас тоже. Ну и решили, что в благодарность вам должны вас дождаться обязательно. — … — Так что с мисс Юной, не ожидал от неё, кстати, разработали безопасную для них процедуру долгого сна. — Ты не должен был… — Рей помнил, что люди должны жить свою жизнь, не оглядываясь на древние расы. — Мастер, я решил, что лучше им ставить эксперименты под моим контролем, чем самостоятельно. — Ты сказал, что они… — Что их никто не убил. Это чистая правда. Я не сказал, что они умерли. Хотя они, конечно, гораздо старше, чем вы их помните, — в голосе Франкенштейна сочувствие и понимание. Невыносимо. Рей в первый раз в жизни почувствовал что-то похожее на злость, вставая, чтобы пойти за ним и увидеть де… нет, уже, наверное, не детей. В голубых, как весеннее небо, глазах напротив не было ни капли раскаяния. Только нежность.
Мечта - это крылья, жизнь - аэродинамическая труба
Название: Misericorde Автор:Сумасшедший Самолётик Фандом: Ноблесс Размер: 835 слов Пейринг/Персонажи: М-21, Кромбель Категория: преслеш От автора: в подарок Rustor на новогодние праздники. Я прочитала твоё "хоть бумаги сжигают" и меня что-то под руку толкнуло и понесло. Скажи, лапонька, за что? Мне и без этой травы отлично жилось. Примечание: по заявке "Ноблесс, с М-21 любой пейринг, любой жанр, можешь привязать к теме праздника, а взгляд со стороны или же внутри самого действа на твоё усмотрение. Да хоть смотреть за тем, как бумажки сжигают/топят/жуют" Размещение: сообщите, и хоть на перловку.
читать дальшеЛеннарт появился в кабинете бесшумно и незаметно, как густая вечерняя тень, залегающая в углах и складках портьер. Кромель даже не обернулся, только слегка махнул рукой, говоря, что заметил и не возражает компании. Как бы там ни было, чтобы завтра не должно было случиться, Леннарт не стал бы обременять его своим обществом, если бы профессор был против. Оба знали это, равно как и то, что в разрешении Кромбеля не было ни жалости, ни милосердия. И Леннарта это полностью устраивало, как и прожитая жизнь, и приближающееся завтра. — Волнуешься? Кромбель не спрашивает «боишься?», он не имеет привычки оскорблять без нужды, и Леннарт чувствует, как губы без его воли ломаются, трескаются улыбкой. — Да, — пожалуй, это даже смешно и честно, и его ли вина, что вопрос подразумевается не тот… Кромбель оборачивается, смотрит по-исследовательски внимательно, и спустя мгновение приподнимает одну бровь — Леннарт чувствует колкое желание в пальцах прикоснуться — и бросает, как пригоршню мелких монет: — Ты можешь отказаться. Да, он может. Кромбель уже говорил ему это, говорил, что Леннарт моет просто пойти «на пенсию», спокойно дожить свой век. Самым верным сподвижникам, вышедшим из строя это было позволено всегда. «Верность должна быть вознаграждена. Вот и всё», — когда-то бросил профессор, и он запомнил. Но в чём смысл бесполезной жизни? Медленно гнить где-то на задворках мира в собственном домике, бессмысленно погибнуть на первом же задании (что толку с калеки?) или сгинуть в одном из экспериментов — вот и весь выход. Но в последнем варианте был хоть какой-то прок. Возможно, то что получится в конечном итоге из ущербного опытного материала, ещё сможет принести пользу… Было бы неплохо. Леннарт улыбается, медленно качает головой и думает, что надо бы отвернуться, отвести вгляд, посмотреть в окно, где торжественно и прекрасно догорает закат, который он вряд ли в следующий раз увидит скоро. Или увидит вообще. Но незамысловатая правда заключается в том, что на живописные виды он мог любоваться из любого другого окна, но не хотел. Что нового, что такого особенного, могло быть в угольно-тёмных деревьях, апельсиново-кровавом небе и небрежных мазках тонких облаков? Леннарт смотрел в серые, как зимнее, тяжёлое небо, глаза и не видел за ними остального. — Нет, — Леннарт улыбается шире и делает два шага, оказываясь вровень с массивным, основательным, как горный хребет, креслом, и опускается рядом с ним на ковёр. — Не в этом дело. «Абсолютно», — стучит в висках спокойное, ровное осознание. Он только сейчас с ослепляющей, пронзительной ясностью понял, что другого шанса не будете. Это так очевидно и глупо, и он бы, наверное, привычно скрутил мысль в жгут, уложил где-то между сердцем и лёгкими — давит и мешает обоим, но этим можно пренебречь, как все годы до этого — и не остался бы у себя. Но вместе с тем пришло и понимание — отчаяние и боль переплавившиеся в смирение — что никакие его слова, чувства или поступки никак не отяготят Кромбеля. В самом деле, то, что осознание этого факта — очевидно, лежащего на поверхности — заняло столько времени говорило о какой-то нереальной глупости и гордыне, о способности строить иллюзии на грани гениальности. Узловато-мазолистая рука опустилась на жёсткие, отросшие с последней стрижки волосы в ласке опытного, но не любящего хозяина, который знает, что собакам нужно уделять внимание, но не испытывает к этому никакой внутренней потребности. И всё-таки Леннарт, замирая под этим прикосновением, останавливая дыхание, чтобы не потревожить безучастно-расслабленные пальцы, едва задевающие его висок, благодарен Кромбелю. Потому что, да, псам действительно очень нужно и важно внимание. — Хотел о чём-то попросить? — Профессор? Кромбель ухмыляется, треплет небрежно его волосы, ставя их дыбом и негромко смеётся: — Есть такая традиция, о последнем желании перед смертью. Хотел чего-то? На самом деле — много. Гораздо большего, чем имел права даже думать, тем более озвучивать и то, что завтра станет для него будет последним днём, ничего не меняет. — Я… Вы можете уничтожить… «меня»? Чтобы ничего не осталось? — Боишься, что сможешь вспомнить прошлое, малыш? — в голосе Кромбеля смех и яд, похожий на ласку, но Леннарт никогда не обманывался, всегда чувствовал суть, сердцевину этой мягкости в изученном до последнего обертона голосе, и всё равно каждый раз тянуло под рёбрами: долго, протяжно, сладко. — Не хочу отдавать ему ничего, — признаётся — не кается — Леннарт, поддаваясь вперёд, заглядывая в глаза, не чтобы убедить, чтобы просто не потерять чужой взгляд. — Жадный, — то ли смех, то ли одобрение, и Леннарт кивает, да, он жаден, даже с другим собой он не готов делиться прожитой жизнью. Тот, что придёт ему на смену, беспамятный, с новым — лишённым недопустимых привязанностей — сердцем, уже не будет им, и он ничем не заслужил памяти Леннарта, его жизни. А если вдруг заслужит… Профессор отдаст ему, забыв о просьбе, и думать об этом даже не обидно. Если тот, другой, заслужит, значит пусть так и будет. Не Ленарту решать. — Хорошо, — голос Кромбеля разбивает повисшую в кабинете тишину, ложится уверенной свинцовой тяжестью на плечи. — Я уничтожу все данные о тебе, как только они станут не нужны. Это не сложно. Он, наверняка, должен поблагодарить, но почему-то даже выдохнуть не может. От благодарности, от прошивающего насквозь, внезапного, неожиданного чужого согласия — милосердия — почти останавливающего сердца. Леннарт слегка поворачивает голову и делает то, ради чего пришёл, то, что заставляло кровь пульсировать по венам быстрее с того момента, как он переступил порог — касается губами тёплых, пропахших бумагой и медикаментами пальцев.
Мечта - это крылья, жизнь - аэродинамическая труба
Название: Коньяк Автор:Сумасшедший Самолётик Бета: здесь могла бы быть ваша реклама Размер: драббл, 412 слов Канон: Ноблесс Персонажи: Геджутель и др. Категория: джен Рейтинг: G От автора: писалось, как исполнение на фест "Т20-02 Геджутель. Сидеть вечером с закрытой бутылкой коньяка и пустым бокалом, потому что даже выпить не с кем."
читать дальше— Геджутель-ним, — улыбается Франкенштейн, ставя перед ним бутылку с чем-то, по цвету смутно напоминающим чай, — вы обязательно должны попробовать. — Что это? — он не ждал от этого человека ничего хорошего. Впрочем, ничего плохого тоже не ждал. — Ал-ко-голь! — по слогам, как неразумному, отвечает гость, открывая бутылку и разливая по стоящим рядом бокалам принесённое угощение с резким запахом. — И всё? — Крепкий, — кается Франкенштейн, поднимая бокал. — Но вы такой серьёзный всегда, что споить вас вином всё равно не выйдет. — Этим тоже, — Геджутель улыбается и берёт собственный бокал. — Раз он крепкий, значит, его просто надо меньше пить. — Почему вы всегда такой нудный? — Тебя это бесит, — резонно отвечает глава клана и первый советник Лорда, как будто это действительно важная причина, и пробует жидкий янтарь. Странный вкус. Не очень приятный, но почему бы нет?
— Геджутель, — заговорщицким шепотом обращается к нему Лорд, наклоняясь в своём троне. — Раз мы всё закончили, давай сбежим куда-нибудь и напьёмся. — Мой Лорд, вам не подобает… — И воспитание не позволяет, — радостно соглашается его повелитель. — Давай? Геджутель прикрывает глаза и считает до трёх. В конце концов, кто он такой, чтобы что-то запрещать Лорду? А последняя принесённая Франкенштейном бутылка стояла нетронутой уже два месяца. — Давайте. Лорд улыбается, хлопая его по плечу: — Посидим, обсудим детей… Почему-то Геджутелю кажется, что главным ребёнком, которого будет обсуждать Лорд, станет Рейзел-ним.
— Отец, что это? — Руссар взбалтывает початую бутылку коньяка с исследовательским интересом первооткрывателя. — Крепкий алкоголь из мира людей, — Геджутель смотрит на сына со скрытой нежностью. Тот последние полгода мечется по всей Лукедонии счастливый и уверенный в безоблачности мира после рождения сына. — Хо, подарок твоего пропавшего приятеля? — Руссар откручивает крышку и нюхает. — Можно попробовать? — Он не был моим приятелем, — чуть хмурится Геджутель. Он скучает. По совместным тренировкам с Рагаром и Франкенштейном, по временам, когда Истинный Ноблесс тихой тенью жил в своём доме, присматривая за Лукедонией, по дням, когда старый Лорд доводил его до тика своими выходками, а среди друзей не было предателей. Хорошие были времена. Жаль, что кончились. — Рюмки в соседнем шкафу. — Я помню. Хорошо, не приятель, а спарринг-партнёр, — сын не любил спорить, Геджутель давно заметил. Впрочем, это не значило, что он легко соглашался с чужим мнением или отказывался отстаивать своё. Руссар умел, не споря, стоять на своём, и Геджутель им гордился. — Присоединишься ко мне? — Давай.
Коньяк стоит на столе рядом с пустым чистым стаканом, пламя камина расцвечивает его тёплым медовым светом, и Геджутель медлит, не убирая его в бар, откуда достал почти случайно, по привычке грозовых вечеров. Только пить больше не с кем, а сам с собой он не умеет. И учиться не собирается.
Мечта - это крылья, жизнь - аэродинамическая труба
Название: Недопустимое Автор:Сумасшедший Самолётик Бета: здесь могла бы быть ваша реклама Размер: драббл, 436 слов Канон: Ноблесс Пейринг: Регис/Франкенштейн Категория: слеш Рейтинг: PG (ибо слеш, а не ещё почему-то) От автора: писалось, как исполнение на фест "Т20-37 Франкенштейн/Регис. "Я что, похож на педофила?!""
читать дальшеРегис ничего не делает, но он смотрит, а Франкенштейн давно научился понимать и правильно читать чужие взгляды. Особенно такие. И избегать их научился ещё в той далёкой, до Лукедонии даже, жизни, потому что эти взгляды, то, что они предлагали, отвлекали от работы. Но куда уйти из собственного дома, в котором теперь счастливо жил Мастер? И как игнорировать внука существа, которого ты уважаешь сильнее и глубже, чем большинство живущих на свете? — Франкенштейн, — Мастер бросает его имя, как камень в воду. Ты же видишь. Ты понимаешь. Не делай вид, что нет. Франкенштейн не отводит взгляд, но решить, что делать с Регисом не может. Потому что нет решения. — В этом нет ничего страшного, — спустя несколько недель снова говорит Мастер, и Франкенштейну то ли смешно, то ли жутко. Потому что нет, он не готов считать это нормальным. Не с ребёнком, которого нужно гладить по головке, когда он молодец, и ставить в угол, когда накосячил. Ну, или не гладить и не ставить, потому что воспитание юного наследника Лендегре не забота Франкенштейна. Нет, Франкенштейну не в чем упрекнуть Региса, тот и жестом не демонстрирует — старается — своих чувств, и, может быть, им даже получилось бы сделать вид, что ничего на самом деле не происходит, что Регис просто восхищается, а Франкенштейн не умеет понимать чужие взгляды. Но Мастер смотрит слишком долго — непонимающе и разрешающе, — М21 слишком понимающе и сочувственно опускает ладонь на по-птичьи тонкое плечо мальчишки, Тао и Такео слишком синхронно замолкают, стоит только одному из них войти в помещение, когда в нём уже есть другой. И только Франкенштейн и Регис, как два глупых клоуна, с упорством смертников не понимают и не замечают ничего. — И вы действительно ничего не можете сделать? — М21 стоит на пороге его домашнего кабинета, опираясь плечом о косяк. — Я что, похож на педофила?! — с накопившимся раздражением рычит Франкенштейн, поднимая взгляд от бумаг. У него даже желания делать вид, что он не понял, о чём его спросили, нет. Он слишком устал от всеобщего… разрешения на то, что он сам считал невозможным и недопустимым. Они с Регисом оба считали, если уж на чистоту. Полуоборотень пожал плечами: — Вы похожи на кумира. А в кумиров легко влюбляются, — в голосе М21 нет ни осуждения, ни насмешки. И даже ободрения — одобрения — нет, за что Франкенштейн по настоящему благодарен. — Но обычно издалека. Франкенштейн закрывает глаза и кивает. Да. Об этом надо подумать. Спустя два дня, на предложение вернуться на какое-то время в Лукедонию, к деду, Регис молча кивает, понимающе и облегчённо, не хуже Франкенштейна знающий насколько вот этого вот между ними быть не должно было никогда. Франкенштейн почти восхищён: мальчишкой ли, тем ли кто его воспитал… но восхищён. И благодарен.
Мечта - это крылья, жизнь - аэродинамическая труба
Название: Яд Автор:Сумасшедший Самолётик Бета: здесь могла бы быть ваша реклама Канон: Ноблесс Пейринг: Шинву/Тао Размер: драббл, 296 слов Категория: слеш Рейтинг: PG (ибо слеш, а не ещё почему-то) От автора: писалось, как исполнение на фест "Т20-04 Шинву/Тао. Шинву слишком много слышит о Тао от Ик-Хана, так много, что через какое-то время не может выкинуть того из головы."
читать дальше— Ты знаешь, братишка Тао рассказал мне про один способ защиты компьютера и это гениально! Он… Шинву кивает рассеяно и думает, что знает о «братишке Тао» слишком много. Чем увлекается (хотя не понимает в этом ничего), в чём разбирается лучше всех (если верить Ик-Хану), где предпочитает проводить свободное время в школе (Шинву не помнит, в какой момент стал обращать на это внимание), как улыбается, когда видит что-то забавное и недопустимое, и какого цвета у него кожа в тени или на солнце (а когда он стал замечать это, Шинву даже не хочет помнить, он всё ещё надеется, что никогда, что это просто плохой сон). Он очень хочет, чтобы Ик-Хан замолчал и больше никогда не произносил это имя, потому что знал, кто виноват в том, что чужое имя — не то, к которому он привык — ядом проникло под кожу. Но стоило ему открыть рот чтобы, если не попросить сменить тему, то хотя бы отвлечь друга на что-нибудь другое, и он не может выдавить из себя не звука. Шинву хочет слушать дальше и больше. Там, за всеми аварийными сигналами и защитными баррикадами внутри собственной головы — хочет. Как хотят дозу — табака, алкоголя, опиата, яда, — даже зная, что ни к чему хорошему это не приведёт. Шинву привыкает к суицидальности собственных эмоций, как привыкают к новому климату, смене часовых поясов, непривычному, до головокружения, составу воздуха. Это даже оказывается не сложнее, чем смириться с безнадёжностью своих предыдущих чувств. У него есть навык: любить, ничего не ожидая в ответ. К сожалению, он слишком редко думает о том, что обменял бы его на знание парочки новых приёмов. Это было бы разумно и гораздо безопаснее. Не повезло, но он никогда и не считал себя слишком умным.
Мечта - это крылья, жизнь - аэродинамическая труба
Название: Выбирай, что нравится Автор:Сумасшедший Самолётик Канон: Ноблесс Пейринг: Геджутель/Франкенштейн Категория: слэш Жанр: повседневность Рейтинг: PG Размер: 705 слов Дисклеймер: права на персонажей и мир принадлежат авторам манхвы, я только поиграюсь и всё верну. Краткое содержание: Мастер всё-таки уснул ещё раз Примечание: автор верит в своё видение персонажей, поэтому не ставит предупреждений об ООСе От автора писалось на третий круг ноблесс-фестиваля, по заданию "слэш"
читать дальшеДождь мелко капает на лицо, стекает по шее за ворот и кажется пресно-пыльным, затхлым. Сидящий на полуразломанной какими-то гопниками скамейке, Франкенштейн улыбается, не отдавая себе в этом отчёта, и смотрит широко раскрытыми глазами в клубящееся серебро осеннего неба, а, когда запрокидывает голову назад, чувствует, как затылок ложится в чужие ладони – широкие и горячие – чётко, идеально, будто специально выточенный… Учённый фыркает тихо от собственных мыслей. Романтичней было бы только сравнить с кислородно-водородным соединением. О да, очень романтично, Геджутель бы, стоящий за спиной и наверняка держащий его голову с выражением абсолютной отстранённости и безмятежности на лице, оценил. Или не оценил. Его чувство юмора пропадало и появлялось по случайному алгоритму, хаотично и бессистемно, что вело к увеличению энтропии во вселенной, наверняка, как и любая другая хаотичность, так что случившееся и его вина… -Ты выглядишь так, будто обосновываешь для себя, почему во всём виноват я, - каджу даже не спрашивает, он уверен. Уверенность – это вообще характерная черта главного советника Лорда. Иногда Франкенштейн её ненавидит – почти всегда ненавидит – но сейчас она скорее символизирует, что есть вещи, которые не меняются, а значит у мира есть шанс. Разумеется, Франкенштейна интересует только его собственный мир, личная планета, пульсирующая под черепной коробкой, потерявшая – опять – центр системы, вокруг которой привыкла вращаться, чтобы не сойти с правильного курса. Чтобы иметь хоть какой-то курс по жизни вообще. -А ещё ты выглядишь расстроенным. -Действительно, - улыбка искажается до гримасы. – Очень наблюдательно, Геджутель. И как ты догадался! -Почему? Вопрос падает на Франкенштейна тяжёлой каменной плитой. Выплёскивается в лицо концентрированным раствором соляной кислоты обиды. Ему казалось, что если кто-то и должен был понимать почему, почему, чёрт, он расстроен, какое милое преуменьшение, так это стоящий тут Геджутель. И Франкенштейн уже хочет ответить, но каджу прижимает пальцы к его рту, давая понять, что вовсе не нуждается в ответе, видимо потому, что и так его знает, что вопрос был риторический, что ему плевать на… -В этот раз ты знаешь, где твой мастер, - слова, раздающиеся где-то над головой, звучат спокойно, равнодушно. И он бы даже поверил, он сейчас как раз в том настроении, когда готов поверить в любую гадость, но… Это же Геджутель. Грёбанный советник двух сумасшедших Лордов, чьё равнодушие и спокойствие прямо пропорционально силе испытываемых эмоций. – И ты знаешь, что ему нужно только время, чтобы снова вернуться. Тебе надо всего лишь подождать. «А тебе ждать свой центр системы бессмысленно?» Франкенштейн закрывает глаза и ненадолго задерживает дыхание, приводя в порядок мыли. «Твой Лорд уже никогда не вернётся. Так какого чёрта, если мне повезло на порядок (два, три, бесконечность) больше, ТЫ меня успокаиваешь?» Это почти злит, но злиться на Геджутеля не за что, а на себя не хватает сил. Франкенштейн поворачивает голову, на секунду прижимаясь губами к внутренней стороне запястья руки, до этого всё ещё придерживающей его затылок, и смотрит в чужие глаза: -Я устроил безобразную истерику? Советник двух (одного так точно) капризных Лордов слегка улыбается, обходит скамейку и садится рядом: -Скорее, попытался впасть в отвратительную депрессию и абсолютно несуразную апатию. -Мне не идёт? – это ещё не веселье, но, по крайней мере, это может им стать. -Тебе просто некогда. А так – идёт. -Ты не умеешь делать комплименты, - а вот теперь Франкенштейн почти смеётся. -Моя жена так не считает, - Геджутель смотрит раздражающе самоуверенно, а Франкенштейн шипит, подаваясь ближе, обхватывая тонкими пальцами широкие запястья: -Не говори при мне о своей жене, Геджутель, мы ведь договаривались, – почти в чужие губы выталкивает слово за словом. -Не помню. Франкенштейн целует его, не зло, как собирался секунду назад, не благодарно, как думал за минуту до этого, а спокойно, как сотню раз до этого дня. -Тебя тоже кто-то разозлил, когда ты остался один с молодым поколением на руках? – через минуту интересуется Франкенштейн. -Нет, меня сразу озадачили ворохом проблем, которые надо было решать, - Геджутель срывает какую-то траву и растирает в ладонях, Франкенштейн чувствует резковатый, свежий запах, знакомый, но сейчас ему не до того, чтобы вспоминать. -А я не такой ответственный? – хмыкает Франкенштейн, наблюдая за чужими руками. -Или я не был настолько привязан к своему Лорду, как ты к своему Мастеру, - пожимает плечами Геджутель, поднося ладони к лицу и вдыхая холодный запах осенней травы. – Или мы по-разному решаем проблемы. Выбирай, что нравится. Франкенштей улыбается, берёт чужую руку в свои ладони, держит – как пять минут назад Геджутель его голову – и притягивает к себе и заполняет свои лёгкие той же резкой свежестью. -Мне нравится, - касаясь губами горячей ладони.
Мечта - это крылья, жизнь - аэродинамическая труба
Название: Чёрная вдова Автор:Сумасшедший Самолётик Канон: Ноблесс Дисклаймер: все права на мир и персонажей принадлежат их правообладателям, кем бы они ни были Размер: 317 слов Пейринг: Сейра / (Регис; Раэль; Шинву) Категория: гет Жанр: ангст Рейтинг: G Примечание: на фест однострочников; АУ-17 Сейра. Черная Вдова "Это моя вина!" А+ Размещение: запрещено без разрешения автора
читать дальшеОн был молодым, наивным и восторженным. Пытался выглядеть старше, аккуратно, волосок к волоску, зачёсывал серебристые тонкие волосы и смущённо краснел в ответ на её улыбку. Всегда старался подбодрить её, даже когда она не грустила, дарил цветы и, тайком от родителей, вкладывал в её ладонь конфету. Когда жениху и невесте всего четырнадцать – это нормально, верно? Он погиб, сорвавшись с обрыва на краю которого росли цветы, которые он хотел ей показать.
Он был нервным, злым и влюблённым. Обещал весь мир на блюде и бил чашки в приступе ревности, пока она поливала крокусы. Называл её прекраснейшей из богинь и равнодушной тварью, тут же осыпая цветами и прося прощения, нервно, с затаённой обидой, теребя золотые волосы. Когда твоя невеста смотрит сквозь тебя и носит медальон с фотографией твоего предшественника – это простительно, верно? Он погиб от удара молнии, когда во время грозы решил поехать к ней, чтобы… она не знала – зачем.
Он был добрым, теплым и родным. Хотел защищать, не задумываясь отодвигая её за спину, и обнимать, когда она выходила ему на встречу. Дарил что-нибудь от случая к случаю, под настроение, и ослепительно открыто улыбался в ответ на её улыбку, как самый счастливый в мире человек. Когда твоей невестой стала ожившая мечта – это понятно, верно? Он погиб в какой-то драке (хотя он бы назвал это поединком, но когда женщин волновали подобные мелочи?). Защищая её. И улыбаясь, улыбаясь, улыбаясь…
В её дом больше не приходили женихи. В ней больше никто не видел невесту. И Сейра была этому рада, ведь это значит, что больше никто не разобьёт своё будущее счастье о её судьбу. А на письменном столе всегда стояли три фотографии… без траурной рамки, усыпанные ворохом её воспоминаний. Девушка невесомо касается ладонью рамок, признавая: -Это моя вина. А они улыбаются ей из-за стекла. Они любили её, все трое. Как могли, но любили. Наивно, обиженно или тепло. И, устало пряча лицо в ладонях, неслышным шёпотом заканчивает: -Но я всё равно ни о чём не жалею…
Мечта - это крылья, жизнь - аэродинамическая труба
Название: Вы скучали? Автор:Сумасшедший Самолётик Канон: Ноблесс Дисклаймер: все права на мир и персонажей принадлежат их правообладателям, кем бы они ни были Размер: 230 слов Пейринг: Геджутель / Франкенштейн Категория: слеш Жанр: ангст Рейтинг: G Примечание: на фест однострочников; Т2-35 Геджутель/Франкенштейн. Встреча после долгой разлуки, разговор наедине. Размещение: запрещено без разрешения автора
читать дальшеНедоверие – вот первое, что поднимается в его душе. Он так старательно из столетия в столетие привыкал, что наглый, упрямый, почти безумный нахал исчез из его мира, что вот так, почти случайно – хотя какая случайность, когда дело касается Франкенштейна? – встретить его в этой почти обычной квартире? Недоверие не исчезает со временем, оно лишь меняется. Да, всё реально, всё на самом деле и по-прежнему издевательски-ослепительная улыбка, и пронзительные, насмешливо наглые аквамариновые глаза – это всё реальность, не ещё один морок из бесконечной череды глупых снов. Но недоверие – оно такое старое, живучее и – о, да! – обоснованное, буквально прописанное в костях, что теперь лишь обращается в другую сторону. Теперь Геджутель просто и привычно не доверяет Франкенштейну. Разве это не естественно и привычно для них обоих? Понимающе молчит Кадис Эстрами Ди Рейзел, оставляя их в одиночестве, не желая вмешиваться в вечные препирательства слуги и поверенного многих тайн прежнего Лорда. Разговор не тёк плавной рекой – рассыпался острой галькой насмешек Франкенштейна по напряжённой сдержанности Геджутеля. -А скажите, - вкрадчиво улыбается злосчастный учёный, - вы скучали по мне, Каджу-ним? И голубые до жути глаза цепко смотрят в алые – напротив, требуя ответа. Честного ответа, не смотря на то, что верить словам этого… человека – всегда было великой глупостью, если ты не его обожаемый мастер. Тогда – это не столь катастрофично. И всё же… всё же… Геджутель опускает взгляд в полупустую чашку с чаем и отвечает, зная, что ещё не раз об этом пожалеет: -Да.
Мечта - это крылья, жизнь - аэродинамическая труба
Название: Расплата Автор:Сумасшедший Самолётик Канон: Ноблесс Дисклаймер: все права на мир и персонажей принадлежат их правообладателям, кем бы они ни были Размер: 189 слов Пейринг: Франкенштейн / М21 Категория: слеш Жанр: ангст Рейтинг: G Примечание: на фест однострочников; Т2-17 Франкенштейн/М21. "За любую силу надо платить". Размещение: запрещено без разрешения автора
читать дальшеБыло больно. Так, что тело скручивало судорогой хуже, чем раньше во время давно преодолённых приступов. И хорошо ещё, что остальные понимающе оставили его одного. Это потом мелкий начнёт высокомерно вздёргивать бровь, изображать пренебрежение. Другой вопрос – насколько убедительно. Потом Тао начнёт весело смеяться, будто для него всё происходящее забава. Потом Такео будет отводить сочувственный взгляд. А пока они все ушли, милосердно избавив его от необходимости испытывать унизительное ощущение собственной слабости. И только этот треклятый доктор-учёный-сволочь улыбчивая остался в комнате, сидя у изголовья постели и держа руку на голове М-21. Не утешающе и даже не успокаивающе, просто напоминая, на каком свете его пациент находится и с кем. Напоминая, что он не в организации, что над ним не издеваются, что он сам так хотел, а по другому… может и можно, но Франкенштейн не знает – как. А ещё он говорил, постоянно, не останавливаясь. Рассказывал об изменениях происходящих в М-21, объяснял, пояснял. Ни слова сочувствия и поддержки, от которых захотелось бы завыть, только спокойный рассказ. Спасибо ему за это. Правда, спасибо. И за помощь, и за понимание. А боль… А что – боль? За любую силу надо платить. И это – далеко не самая высокая цена.